Т. 1: Стихотворения - [47]

Но свинья в краю ином

Стала розовым кустом.

Зайчик в круге бытия

Воплотился в соловья.

Он не заяц, он не крот,

И над розой он поет.

И, краса тех райских мест,

Бывший волк его не ест.

* * *

Как будто серной кислотой

Изъеден день мой золотой.

Я чувствую, хлоралгидрат

Подсыпан в блекнущий закат.

Как будто усыпил морфин

Игру лучей в снегу долин,

И черт насыпал мышьяка

В морскую свежесть ветерка.

Пропитан едкой сулемой

Безлунный, тусклый сумрак мой.

Я на ночь равнодушно пью

Цикуту черную мою.

А звезды свысока глядят

На грустный мир, на мутный яд,

Где проливает синеву

Ночь в голубую трын-траву,

Где трын-трава растет ночным

Противоядием земным.

* * *

Не дружеским, а вражеским посланием

Отвечу тем, кто занят самолюбованием:

Желаю вам, Нарцисс, благополучно

царствовать

На пепельных развалинах души.

Желаю Вам самодержавно властвовать

В нечеловеческой глуши.

Пусть водяные пауки с кувшинками,

С лягушечьими темными икринками

Твое в пруду увидят отражение,

Тобою восхитятся верноподданно:

Пускай любуются безмерно преданно,

С тобой, Нарцисс, разделят наслаждение.

* * *

Голые ветки деревьев, как легочные

альвеолы.

И небо-

Темно-серое на светло-сером. Ноябрь.

Но я люблю смотреть на вид невеселый.

Выплывает луна дебелой белой наядой.

И снова – ночь, которой, впрочем,

не надо.

А может быть — надо, для того чтобы

ветер сильнее

Шумел, провожая далекую тень Антиноя,

Чтобы старые фавны плелись по взгорьям

и долам,

Чтобы вышел Овидий на мрачный берег Дуная

Дать воздуха легким, дать крови сухим

альвеолам

И вспомнить, как ночью печальна природа

земная.

* * *

Мало-помалу, мало-помалу,

И вот и вся недолга.

Будто подходит поезд к вокзалу

И серебрятся снега.

Будто звучит труба Азраила

На заснеженном пути.

Многое было, многое сплыло.

Крути, Гаврила, крути.

Мелет Емеля в белой метели:

Эх, замело меня, друг!

Сам Азраил свистит на свирели,

И воют волки вокруг.

Жил потихоньку, жил помаленьку –

Мелким, мелким шажком!

Трудно плестись домой в деревеньку

Под бесноватым снежком.

Нет, не подходит поезд к вокзалу.

Жжет ледяная пурга.

Мало-помалу, мало-помалу —

И вот и вся недолга.

* * *

Они, пожалуй, полудики,

Но по-французски говорят.

В глухой столице Мартиники

Муниципальный тощий сад,

Мелькает юбочка цветная,

В бассейне луч на мелком дне,

И памятник напоминает

О Жозефине Богарнэ.

И профилем Наполеона

Украшен серый пьедестал.

О островок темно-зеленый!

Ты Корсикой, ты Эльбой стал.

И, наконец, святой Еленой —

Как много значат острова!

На Мартинике незабвенно

Звучат забытые слова.

Антильский ветерок струится,

Волнуя слабо цветники.

Креолочка, императрица!

Теперь вы где? Вы луч? Вы птица?

Ах, все на свете пустяки.

* * *

Даже в полночь – будничный мир,

Скребется не призрак, а мышь.

И в саду кружит не вампир,

А летучая мышь.

— Тоже мышь.

Только мышь.

И печален будничный мир.

Снова дождь и лай или плач.

И вода за стенкой шумит

С хриплым всхлипом, как плач.

— Тоже плач.

Только плач.

Может быть, мировая скорбь

Не тоска, не скука, не боль

И не грустный Богу укор,

А зубная лишь боль.

— Тоже боль.

Только боль.

* * *

Ветер, сияя, качает

лепестки сверкающей зыби

и улетает.

Облака стоят над рекою,

Неверные вехи

летучей жизни.

Пусть остаются

прозрачно-пустые обрывки

от светлой жизни.

Или, пожалуй,

пусть себе тонут

лепестки мгновений,

качаясь над водоворотом.

Пусть они станут,

как беглая смутная стайка

мелкой рыбешки

в тускло-осенней утренней зыби

северной речки.

* * *

Работал бедный и устал.

Засни, засни скорее!

Ты выиграешь капитал

В небесной лотерее.

Он спит и шепчет: о, о, о! –

Как новый житель рая.

Гуськом большие буквы О

К нему бегут, сияя.

И вот становится светлей

В молчанье тусклой ночи:

Идет процессия нулей

Цепочкой, длинной очень.

Их увлекает за собой

Большая единица.

Тот чек небесно-голубой

Соседу тоже снится.

* * *

Ну а ночью-пандемониум:

Завывают: улюлю!

И лежу – святым Антонием:

Искушения терплю.

Многокрылое чудовище

Прогнусило: – Согреши! —

Полукрысы-полуовощи,

Полуптицы-полувши.

Скачет, пляшет ведьма рыжая,

И козел-хамелеон

Звезды слизывает, прыгая,

И чернеет небосклон.

Жаба-мышь по телу катится,

Омерзительный гибрид,

И мокрица-каракатица

Душу бедную чернит.

Погнались, шипя и квакая…

Но по струям дождевым,

Как по лестнице Иакова,

Подымусь, мерцая ласково,

В горний Иерусалим!

* * *

Морской огромной черепахе,

Живущей дольше человека,

Под туристические ахи

Завидовал полукалека.

Плыла — крылато и могуче –

Орлиная и костяная.

Жестоко-жесткий лик, колючий,

Был древен, резок, страшен – знаю.

А бабочка, колеблясь нежно,

Желто-оранжевой игрушкой

Легко летала, однодневка,

Над долгожительницей грузной.

Увы, тускнело на востоке.

Ну, бабочка? Не знаешь, верно,

Что кто-то жизненные сроки

Распределил неравномерно?

Но, в общем, глядя – в смутном страхе –

На тень, скользившую без шума,

Я думал не о черепахе,

И не о бабочке я думал.

* * *

Сегодня я сразу узнал

тот ветер вечерний, весенний, —

тот ветер начала апреля тридцатого года.

Он снова вернулся на землю

с какой-то планеты,

которой не видно отсюда.

А прошлой зимой

как-то вечером вдруг я узнал

тот ветер конца февраля тридцать

первого года —

почти уж полвека назад!

Свидетель далекого счастья,

Свидетель свидания с ней!

Ну да, возвращается ветер

на круги своя. Только вечер —

вот вечер сегодня другой.

* * *

Наплывает черный парус,

Навевает холодок,