Сын Ветра - [33]

Гюнтер обиделся:

— Не так я наивен, как вам кажется. Хан отравил шаха и вызвал вас. Он что, идиот? Вы же могли всё понять!

— Нет, Кейрин не идиот. Я могла всё понять, для этого меня и вызвали.

— Бред!

— Ничего подобного. Я всё поняла правильно и передала другим. Если Опора Трона не моргнув глазом умертвил шаха, отца собственного внука, то мы, пришельцы, для него — пыль, прах, никто. Наши жизни стоят дешевле плевка на дороге. Мы хотим их сохранить? Значит, надо беспрекословно повиноваться хану. А заодно Кейрин продемонстрировал, что умеет быть гуманным.

— Гуманным?!

— В его понимании. Шах тоже ел мясо монстров и умер так же, как Скунс и Груша. Без боли и страха, можно сказать, с радостью. Кейрин-хан бывает очень жесток, но в этом случае он действительно проявил гуманизм.

Гюнтера передёрнуло. Если таков здешний гуманизм, кавалер Сандерсон предпочёл бы жить в менее гуманном обществе. Например, среди людоедов Кемчуги. Те хоть просто едят, без тонких намёков.

— Под конец шах послал мне мысленный образ: энграмму, яркое воспоминание. В детстве Хеширута ослепили. Наши врачи вернули ему зрение, но перед этим я дала юноше взглянуть на мир своими глазами.

— Своими? В каком смысле?

— В смысле, моими. После пяти лет слепоты это был самый счастливый момент в его жизни. Именно его он и переживал, умирая. И поделился счастьем со мной. Знаете, Гюнтер, я ему благодарна. Здесь так мало счастья, и ещё меньше людей, способных делиться. Кроме того, он дал мне подсказку, ключ к разгадке.

— Ключ?

На миг Гюнтеру показалось, что он — персонаж из скверной пьесы. Что все его реплики расписаны наперед, и он прилежно произносит их одну за другой, следуя доставшейся ему роли. Скоро упадёт занавес, вспыхнет свет, раздадутся аплодисменты. Артисты выйдут на поклон — и этот театр абсурда закончится, можно будет переодеться и отправиться домой.

Ощущение накатило и схлынуло. Духота шадруванской ночи, светляки звёзд в низком небе. Двор посольства, ворота ангара. Изнутри скребутся голодные криптиды…

— Я решила взглянуть на ситуацию чужими глазами, — доктор смотрела в небо: живая иллюстрация собственных слов. — Глазами самой твари. Одну зверушку Фрида притащила живьем, и я прозондировала её психику. У меня имелся кое-какой опыт…

— Вы зондировали психику флуктуации континуума?!

— Я же не знала, что это флуктуация! Но, думаю, если бы знала — меня бы это не остановило.

— И что вы обнаружили?!

— Вы надеетесь на откровение? Зря, кавалер, зря. Мои изыскания принесли мало пользы. Местные недаром зовут тварей гулями и дэвами. Ничего похожего я раньше не встречала: совершенно иная синаптическая структура, матрицы реакций… Сбросить вам энграмму? Да, ещё защитные механизмы — я шла как по минному полю.

— Защита? Как у энергетов?

— В некотором роде. Но когда я вскрыла долговременную память зверушки… Там оно и обнаружилось: яркое переживание. Чистое, незамутнённое счастье. Словно этому существу что-то мешало, раздражало, а потом лишнее отсекли. Теперь, когда я знаю, что это флуктуации континуума, многое встало на свои места.

— Что, например?

— У волнового существа тело и психика — единое целое. Но я-то не знала, с чем имею дело! Вместе с плотью мы усваиваем часть их мировосприятия. Они не боятся смерти? Так же умирали Скунс, Груша и шах Хеширут.

— Отсекли лишнее, говорите? Когда мы вошли под Саркофаг, от нас отрезало физическую реальность Ойкумены. Нас сплющило, а флуктуациям отсекло что-то, что мешало им быть счастливыми. Так вот почему криптиды рвались на Шадруван!

— Сплющило?

— В космосе волновые тела огромны. А здесь… Разве мы страдаем гигантизмом? Натху просто очень большой, а мы с вами вообще одного роста.

— За вычетом ваших рогов, — хмыкнула доктор ван Фрассен. — Уж лучше бы вы были гигантом.

— Почему?

— Тогда Кейрин-хан поостерёгся бы вам угрожать.

— Вы про амулет? Для управления Натху? Завтра я объясню хану…

— И не пытайтесь, — лицо доктора затвердело. — Вы что, не слушали меня? Все мы — его заложники. Если он решит, что вы лжёте или упрямитесь — он начнёт убивать.

III Ларгитас

«Что бы я делал, будь я директором антического центра?»

Навязчивая мысль стучала в висках, вписывалась в ритм. «Что бы я делал…» — пять размеренных шагов, заложив руки за спину. «…будь я директором…» — шесть шагов с ускорением, постукивая кулаком правой руки в ладонь левой. «…антического центра» — семь шагов вразвалочку, руки висят вдоль тела. И все начиналось с начала: «Что бы я делал, будь я…»

— Вы не могли бы присесть? — сварливо поинтересовалась комиссар Рюйсдал. — У меня уже ноги болят за вами бегать!

— Присядьте, — отмахнулся Тиран. — Вон скамейка.

— Я должна быть рядом с вами.

— Ничего вы никому не должны. Боитесь, что я сбегу?

— Никуда вы не сбежите. Вы под арестом.

— Тогда присядьте и не мешайте мне думать.

— Думать? Вы бегаете, а не думаете!

— У каждого свои бзики, комиссар. Мне хорошо думается на ходу. Вы вяжете свитера и шарфики. Не удивлюсь, если кому-то приходит в голову удачная идея, когда ему вставляют иголки под ногти.

— А вдруг явится Скорпион?!

— Вы не заметите его появление со скамейки?

— Замечу. Даже из-за забора.