Сын Сталина - [50]

Тут он замолчал, и завтрак закончился в полной тишине.

И чем дальше, тем больше поражались все трое своему удивительному товарищу. Не выдержав, Юрий даже завел разговор с тибетскими слугами, пытаясь узнать, что они думают о странном юноше, но не получил никакого ответа. Носильщики просто пожимали плечами, показывая всем своим видом, что им доводилось видеть и не таких странных белых. В самом деле, если находятся ненормальные, готовые взбираться на «Хозяйку ветров»[114] или Аннапурну, то почему бы не быть молодому человеку, который старательно повторяет упражнения Маг Цзал. Во всяком случае, Маг Цзал полезнее, чем глупое лазанье по горам, где тяжело дышать из-за близости небес и живут страшные горные духи…

Следующие дни они ехали, терзаясь вопросами без ответов, строя и разрушая удивительные теории о том, кто этот юноша со странным прозвищем «Тёмный» и почему он таков. Елена Ивановна, а вслед за ней – и Николай Константинович склонялись к мысли, что Тёмный – никакой не тёмный, а совсем наоборот – светлый. Вернее – просветлённый…

– То, что он делает – не что иное, как автоматическое письмо[115]! – восклицала Елена Ивановна. – Он медитирует, вводя себя в состояние транса, а затем его движениями управляют великие воины прошлого.

– Да, это вполне возможно, – соглашался Рерих- старший. – К тому же относительная близость Тибета позволяет мальчику легче соединять себя с теми, кто в далекие годы остановил монгольские полчища в его предгорьях. Вот откуда и проистекают его непонятные знания…

Рерих-младший, напротив, полагал, что Тёмный – результат сложных экспериментов в области гипноза – тех самых, о которых шесть лет тому назад вскользь упоминал Блюмкин.

– Яков ещё говорил, что Ганнушкин[116] и Бехтерев[117]занимались чем-то похожим, – вспоминал он. – Кажется, что-то о создании сверхчеловека-коммунара. Но я никак не мог даже предположить, что это осуществимо. Хотя, кажется, что-то я читал о специальных приборах, усиливающих силу внушения. Их создавал то ли сын Бехтерева, то ли ещё кто-то. Но точно припомнить не могу… – и заканчивал: – Видимо, на родине, – последнее слово Юрий тщательно выделял голосом, – удалось добиться великолепных результатов…

Но ни подтвердить, ни опровергнуть своих догадок им так и не удавалось…

На восьмой день путешествия, вечером, после долгого перехода по неприютным предгорьям, экспедиция заночевала в маленькой деревушке, чьи домики прилепились к самому подножью горы, схожей своею формой с головой человека. Тёмный легко соскочил с седла, словно и не было утомительных часов непрерывного раскачивания верхом в такт шагам лошади, и галантно подал руку Елене Ивановне. Та улыбнулась и, витая в своих мыслях, машинально поблагодарила его на французском. Он немедленно ответил ей на том же языке, причём с тем неподражаемым гнусавым произношением, что свойственно жителям Оверни:

– Мадам, для меня истинное счастье оказать вам хотя бы столь малую услугу, – и при этом чуть поклонился, изысканно шаркнув ножкой. Он чуть посмеивался над доверчивой и слегка простодушной женщиной, но с другой стороны делал это столь изящно и не обидно, что на него совершенно невозможно было обижаться.

В деревне староста почему-то разговаривал не с Николаем Константиновичем, а с Тёмным, всё время угодливо кланяясь и заискивающе заглядывая в холодные синие глаза. Очевидно, что каким-то невероятным чутьем он определил самого опасного в их группе человека и вёл себя так, словно бы умолял: «Великий, могучий господин, бери все, что тебе потребно, но пощади людей!» Тёмный же держал себя спокойно, принимая это если не как должное, то как вполне заслуженное.

Их накормили лучшим, что могла предоставить нищая деревушка: речной рыбой, ячьим молоком, свежим маслом и просяными лепешками. Чёрный, густой, сваренный с салом, мукой и солью чай и мед горных пчел венчали это жалкое великолепие. Темный пригубил чай, а затем повернулся к Рериху:

– Николай Константинович, отдайте этим людям два мешка муки и мешок сахара, а что до денег – не беспокойтесь, я расплачусь сам.

С этими словами он сунул руку в свою сумку и извлек оттуда две большие серебряные монеты.

– Возьми, – протянул он деньги старосте. – Я не плачу тебе за гостеприимство, – добавил он, предваряя долгие споры. – Будда заповедал не пренебрегать путниками в дороге, и ты свято чтишь этот закон. Но так же Будда завещал ценить добро и платить за него добром. На эти деньги ты купишь то, что нужно твоей общине. Думаю, пара молодых яков вам не повредят…

Староста кланялся так, словно перед ним сидел сам Великий Могол, но Тёмный уже не смотрел на него. Его внимание привлек отшельник-садху, пришедший в деревню за день до их появления. Тот подошел к гостям и тихо сидел в углу, глядя на белых людей. Но тут он вдруг ясно и чётко произнес, не поднимая головы:

– Да воздастся тебе добром за твоё добро, о рождённый трижды. А зло, совершённое тобою, да не будет записано в великую книгу жизни…

– А я ведь сразу говорила тебе, говорила, – зашептала Елена Ивановна, но Николай Константинович не слушал ее. Он во все глаза смотрел на Тёмного. Тот вроде остался безучастным к странным словам садху, но даже не очень внимательный наблюдатель разглядел бы, что юноша напрягся, словно натянутая струна.