Сын предателя - [5]

 Дома ждали вечно злой Петя и едва дышащий Коля, которого старший сын старательно сбывал со света, подобно кукушонку. Соверщенно невероятное упорство проявлял этот копия-отец.

 Обычно открывалась створка в окне. Крепыш затаскивал заморыша на подоконник и ждал, когда тот посинеет. Прасковья пустила в дом молоденькую квартирантку, которая работала в заводе дотемна. Петя пользовался днём полной свободой и повторял эту процедуру регулярно.

 Летом такая процедура заканчивалась благополучно, но в октябрьские заморозки "бледная поганка" синел основательно. О зиме говорить уже не приходилось. Зимой сорок третьего Прасковья еле доползла до дома и чуть не упала в обморок. Её "малявонька" во весь тощий рост красовался на подоконнике без видимого стекла перед ним, а Петя тщательно поливал его ноги из ковщика. Вбежав в дом, Прасковья схватила ледяное тело младшего сына, затолкала под несколько лоскутных одеял, и заткнула окно подушкой.

 Из последних сил затопила печь и помчалась за соседом-стекольщиком. Кончилось тем, что Коля отогрелся под одеялами, выполз из-под них и уселся по-турецки.

 А вот Петя заболел именно от переохлаждения. Заболел серьёзно не то от огорчения, что "бледную поганку" ничто не берёт, не то судьбой это было предначертано. Болезнь продолжалась две недели.

 Петя лежал в коме, не ел, не пил, не открывал глаза, и только розовый цвет лица подтверждал, что в его теле ещё не прекратилось пульсирование крови. Прасковья бегала по врачам. Некоторые разводили руками, предлагали заказывать гробик. Другие удивлялись, что дитя не гниёт, шёпотом сообщали о чудодейственном немецком лекарстве, но предупреждали об опасности его поисков.

 Лишь тот самый молодой акушер, который три года назад завязывал пупок на животе Коли, повернул Петю на правый бок, приподнял головку, и Петя проснулся.

 Проснулся, но уже не Петя. То ли мозг его не выдержал это испытание, то ли душа другая впорхнула в его тело более глупая, но успехов ни в чём у Пети не стало проявляться. Более того, он стал смотреть на мать, как на незнакомую женщину, и стал добиваться любви совсем не детской. С шести лет такое влечение пахло патологией. Но, повторю, душа Пети слишком долго отсутствовала в теле, и могло такое статься, что душа погибшего воина на фронтах Отечественной войны могла по ошибке занять освободившееся место.

 Прасковья злилась на такое обстоятельство, но отсутствие мужиков в городе, достойных её внимания, сводило с ума не одну её. Хотя в "Совдепии" на все нестандартные ситуации глаза старательно закрывались, и печать захлёбывалась славословиями, подростки в воюющей стране чаще всех разряжали напряги в женском обществе. Но не с шести же лет!

* * *

 Пропагандисты напрасно объявили, что плоть первична, а душа вторична. Если бы во-время

 стали изучать душу, а уж потом тело, может быть, не было и войны такой длительной и такой кровопролитной. И Петя не стал бы с шести лет маленьким старичком с любвеобильной игрушкой в штанишках. Да и в руководстве страны не появились бы самонадеянные голодранцы, которые, имея души рабов, так до кончины по-рабски и мыслили. Ловля шпионов по всей стране походила на откровенную истерию. Нехватка населения в России усугублялась его старательным уничтожением. А Европа задыхалась от переселённости.

 Растолкав немецкими плечами народы Европы, гитлеровская военщина захотела прогуляться до Москвы, постреливая по редким кустам, за которыми могли спрятаться русские партизаны с косами и топорами. Война оказалась затяжной из-за просторов, о которых у немецких вояк даже представления не было. За этими далями где-то писал редкие письма Фёдор.

 Письма были короткие. В них уже не было бравады спортсмена. Подвиг заключался уже в том, что в винтовке оставался один патрон, а приказа об отступлении не было. С передовой, из-под города Невеля Прасковья получила письмо от мужа с просьбой срочно выслать документы о болезни.

 Охая и плача выпрашивала она в больнице сведения о язве желудка Фёдора Лубина. Заведующая терапевтическим отделением послала её в Военкомат за разрешением. И с большим трудом пакет был запечатан и послан в район города Великие Луки. Увы, пакет вернулся в ноябре сорок первого назад с припиской - "не значится". А в декабре сорок первого года пришло последнее письмо из партизанского отряда. Как оно дошло, объяснить невозможно. Ожидание следующей весточки затянулось навечно. Не было и похоронки. Появилось извещение - "пропал без вести". Худшее из худших - это извещение не давало права на получение пенсии на детей в годы войны. Правда, ясли и детский сад выхлопотать было можно.

 "Прогулки" в деревни продолжались. Колю удалось устроить к четырём годам в Детский сад. Там ещё как-то кормили. Конечно, повора воровали и воспитателей подкармливали, но детки худо-бедно в туалеты что-то откладывали, ухитряясь расти по полсантиметра в месяц. От жировых отложений страдать не приходилось. Ввиду отсутствия мыла дети страдали от обилия глистов, вшей и чесотки. Постоянное желание есть приводило к привычке обсасывать пальцы, жевать траву, облизывать листья тополя, когда на них выступало подобие чего-то сладкого. И всё же это для Коли было спасением от проделок узурпатора-брата.