Сын Олонга - [31]

На вершине горы крутил хиус[34], пронизывая ледяными иглами Санко. Осторожно, шаг за шагом скользили они по леднику. Местами копыта срывались, и кобылица, вытягиваясь, ложилась на брюхо.

Внизу, где ледники осклизли, Санко не мог стоять на ногах. Он отрубил по большому куску шерстяного одеяла и обмотал сапоги: ноги перестали скользить по льду. Санко, врубая топор глубоко в лед, одной рукой поддерживал лошадь: она чаще оступалась и, скользя, падала на передние ноги. Лед пошел неровными уступами. На обрыве, где насечки шли лесенкой, кобылица попятилась. Санко подхлестнул ее. Она боком, по-человечьи, поползла, но копыта сорвались, и кобылица покатилась по уступу. Санко в испуге следил за быстро исчезающей лошадью. На камнях, где кончался лед, кобылица протяжно заржала. Точно эхо с нагорной долины, из табуна откликнулись жеребцы. Санко, тормозя топором, покатился к камням, где билась лошадь. В нем горела одна мысль:

«Цел ли аппарат?..

Оп подбежал к седлу и топором перерубил ремни вьюка. Осторожно, боясь увидеть один обломки, развертывал вынутый из кожаной сумы брезентовый сверток. Кинопередвижка оказалась в целости.

Кобылица вздрагивала, и из левой передней ноги торчали переломленные кости…

Санко навьючил на спину аппарат, полотно и осторожно начал спускаться по склону горы. Кобылица жалобно заржала. В ответ из кедрача откликнулись волки. Санко остановился, секунду подумал и, сбросив вьюк, бегом вернулся к лошади. В нескольких шагах на ходу выхватил наган и, всунув в ухо приподнятой головы, дважды выстрелил…

«Пусть лучше мертвую волки съедят», подумал Санко, подымая на спину вьюк.

По найденной тропинке он спускался в долину. Но тропинки разбегались в камнях, и он, потеряв их, начал спускаться прямо на огни, ощупывая в темноте палкой путь.

Выскальзывали из-под ног камни и с грохотом летели вниз по откосу. Долго кружился среди камней Санко. Приходилось то взлезать вверх, то спускаться вниз, пролезая над обрывами по аршинным уступам гранита. Санко видит, как один за другим и нагорной долине вспыхивают костры. Это у Ыргая готовятся к камланию.

Злится Санко, лезет обратно на скалу; от колючек шиповника, крыжовника и острых камней сочатся кровью ручей.

В долине реки запылал ярко второй костер.

Ребята ждали его и для сигнала из сухих рыжих сосен запалили вблизи аила Олонга громадный костер.

Тохтыш давно заседлала коня, но на камлание не уезжала, а облокотившись на нарах, смотрела на приехавших Иткиных друзей. Она ждала, когда они вытащат из сундука своих богов и начнут камлание. «Ведь недаром развели костер…», думала она.

На разостланных шкурах, кошмах и седлах расселись ребята. Они взволнованно махали руками и на всякий шум чуть не всем десятком выскакивали из аила.

Тохтыш, слушая, вытягивалась на нарах, но понять не могла: говорили по-русски. Но только отдельные слова долетают до нее: из них она поняла, что Итко с друзьями хочет прогнать Чодона, друга богов Хана Алтая. Закипела вода в казане. Встала Тохтыш, из мешочка бросила несколько щепоток толченого кирпичного чая и стала доставать чашки. Поставила в ряд и большой деревянной поварешкой начала разливать.

Устя взглянула на грязные чашки, оборвала спор на полуслове, вскочила, подошла к Тохтыш и знаком попросила поварешку. Тохтыш, недовольная этим, сунула ей и отошла в сторону. Устя вымыла чашки, разлила чай.

Прискакал Тажгай, «часовой» у камлания.

— Бубен начинают сушить.

Вскоре за этим раздались эхом в ночной тишине глухие удары бубна. Эхо перекликалось в кедрачах, прыгало в Чулышманских скалах и тонуло в далеких всплесках реки. Тохтыш с первыми звуками бубна вскочила на лошадь и, ударив камчой, ускакала на камлание. Ребята, зауздывая коней, совещались. Решили ехать навстречу, искать Санко. Через гору шло несколько тропинок. Ребята разделились на группы. Гора заговорила, запела молодыми, перекликающимися голосами.

Итко с Устей ехали по самой глухой и опасной тропе, но чубарая знала все камни и выступы и бежала по тропе, как днем.

Санко услышал голоса, звон копыт и ржание лошадей. Закричал. В ответ откликнулись Итко с Устей. Они подъехали, связали чумбуры и бросили ему, придерживаясь за веревку. Санко вылез наверх. Снова радостно перекликались горы, и ребята на рысях спустились вниз.

Долину промчали вмах. Ярко горели у священных берез костры. Весь лес гудел и стонал криками и бубном шамана.

Ребята, не доезжая, расседлали коней и пустили в луг, а сами забрались на площадку, повыше камлания.

В отблесках огня горела долина. Пользуясь светом костров, начали налаживать аппарат. Присутствующие на камлании не видели и не слышали: они все устремились к шаману…

Алтайцы кучками сидели у костров. На широких бронзовых лицах от вспышек огня играли светящиеся полоски. У костров возились ребятишки, подбрасывая смолье в огонь.

Тихой, звериной поступью, сгибаясь, крался шаман. Но украшенная оленья шуба звенела навешанными колокольчиками, железками, и свешивающиеся жгуты и ленты тащились по земле, а от шапки, украшенной звериными хвостиками и перьями беркута, ложились причудливые тени. В змеином шипении он кружился у лошади.