Сын Олонга - [32]
Ребята, работая наверху, наблюдали за шаманом. Между двух лиственниц натянули полотно. Санко возился с аппаратом, прилаживая его на четырех вкопанных в землю колах.
Снова раздались глухие удары бубна, и вскочивший шаман в бешеной пляске запел гортанным голосом тягучую песню:
Санко знал, что шаман отправляется в небесное путешествие на поклон к Эрлику, злому духу. Долги и тяжелы были пути шамана; в песнях он здоровался и разговаривал с горами, озерами, реками и водопадами.
Неслись, ударяясь эхом в скалы, заунывные звуки шаманьего бубна. Звуки нарастали. В кольце костров, привязанная к священной березе на длинном чумбуре из конского волоса, испуганно ржала кобылица. Шаман с песней, держа с руках деревянную чашку, кружась в пляске, подбежал и кобылице. Отвязали от березы кобылицу. Шаман поставил на спину чашку:
Под свист и гиканье понеслась между кострами кобылица. Шаман, взвизгивая, бросился к упавшей чашке: чашка лежала вверх дном.
Шаман вытянулся и крикнул:
— Эрлик не хочет жертвы!..
Заржала на бегу отпущенная кобылица. Привели вторую кобылицу-трехлетку. Пустили рысью: чашка упала на донышко. Радостно закричали:
— Эрлик берет жертву!
Снова в песне и пляске закружился шаман:
У священных берез возилось несколько алтайцев, которые привязывали к ногам кобылицы длинные веревки. Кобылица не ржала, а, вздрагивая всем телом, мотала перевязанной головой.
Кончили алтайцы, а Санко еще возился, наставляя аппарат.
Он торопился, зная, что через несколько минут, по знаку шамана, бросятся к кобылице. Забросят ей на спину бревно и будут ломать хребет, а потом, еще трепыхающуюся в агонии, растащат веревками за ноги в разные стороны…
Махнул бубном шаман. Вскочила, точно подброшенная, толпа…
Ребята на площадке с Санко закричали:
— Эй, эй!..
Все повернули головы на крик.
Санко завертел ручку. Затрещал аппарат. Под яркой полосой, в синих лучах, на дрожащем от ветра полотнище замаячили человеческие фигуры.
Среди толпы побежал шопот:
— Нэмэ, нэмэ кудай! (Чудо, чудо, высшее существо!)
Напрасно выл шаман около вырывающейся кобылицы. Никто не бежал ему на помощь. Шаман согнулся и, увидя синий свет, бряцая бубенцами, в испуге побежал в лес.
Тихонько на четвереньках кто-то полез на пригорок, а за ним, осторожно, боясь громко вздохнуть, лезли другие.
Санко передал ручку одному из комсомольцев, а сам, спускаясь вниз по пригорку, по-алтайски заговорил:
— Идите, не бойтесь, это не боги, а живые картины!..
Ребятишки первые подползли к экрану, а за ними большие, и все тыкали в полотно пальцами.
— Не тронь, ожжешься!.. — говорили друг другу.
Боясь вздохнуть, широко открытыми глазами глядела на полотно толпа. И казались алтайцам городские восьмиэтажные дома горами, а снующие автобусы, автомобили и трамваи — камнями на колесах.
Но бурная радость (даже многие вскочили на ноги) была тогда, когда на экране появился человек с трубкой.
Кончилась фильма, погас свет, с полотна исчезли большие дома, автомобили, лошади и люди. Минуту, сидели все молча, не отрывая глаз от шуршащего между деревьями полотнища, а потом-тихо заговорили:
— Еще маленько можно?..
Зачикал аппарат. Еще раз задрожало на полотне светлое чудо. Кончилась картина. И снова просили алтайцы:
— Немножко можно?..
Уже гасли звезды, но никто не двинулся с места, а все сидели молча, уставясь на полотно.
На вершине скалы в утренних зарницах черным призраком вихлялся шаман. Но не слышно было шаманьей песни, а только изредка доносился отдаленный отголосок бубна.
Итко как очарованный смотрел на экран, где сеяли, жали и в огромных телегах, выпускающих дым, молотили золотистые зерна пшеницы.
Тохтыш прошептала над ухом сына:
— Большой твой бог синих огней!..
Из огненного шара Чулышманских белков подул обжигающий ледниками свежий ветер. Хлопаясь крыльями, нырнула в дупло кедра слепнущая утром сова. От ветра зашумели молодые вершины, заскрипели гнилые дупла, скалы трижды повторили призывно тоскующий рев марала.
Радостно смеялся Итко, смеялись ребята.
От большой радости, от буйства, от горячей крови, от победы с ресниц капали свежие, пахнущие лесными грибами, соленые слезы.
Устя подошла к Итко и, хлопнув по плечу, спросила:
— Якши?
Диким весельем сверкнули раскосые глаза.
— Я-я-к-ши!!!
