СЛЕЗЫ В ОЛЕНЬИХ ПУЗЫРЯХ
(Юракская легенда)
В медных шапках, в железных, как рыбья чешуя, одеждах пришли с полуночной стороны казаки. Птицы летели от них, звери бежали к восходу солнца. Казаки вдогонку пускали быстро скачущее пламя. Огонь обжигал куропатке крылья, а у оленя и человека от него кровью дымилось сердце.
Плохо было юракским родам. Казаки захватывали оленьи стада, отбирали шкуры песцов, соболей и лисиц. Волк — лютый зверь, но казак злее волка. Детей, стариков убивали, жен брали к себе, сильных заставляли возить нарты с награбленным добром.
Был тогда в юракском роду старший Найдо[1] — хитрый, как лисица, жадный, как росомаха, сильный, как медведь. Ловил на всем скаку оленей, догонял на лыжах лося, стрелой перешибал стрелы, пущенные другими охотниками.
Ловил он больше всех песцов и оленей. Другие юракские роды уважали Найдо.
В тундру, к океану уходили от казаков юракские роды: думали — побоятся казаки итти за ними. Но волк, чуя теплую кровь, бежит за оленьим стадом: казаки гнались за песцовыми шкурами, за юракским добром.
Что делать юракским родам? Снять одежды и голыми замерзнуть в снегу? Разогнать быстро оленей и с утесов броситься в Енисей? Или уплыть в ледяные владения белых медведей и моржей?
Шаманы отобрали из стад жирных оленей и принесли кровавые жертвы богам. В поту и пене упали шаманы, но никто не узнал от богов про казаков: видно боги сами испугались казаков.
Близко казаки, еще пять раз оленей кормить, десять раз трубки курить — и будут казаки в юракских чумах.
Найдо, выйдя из чума, раненым оленем проблеял, волком взвыл, ночной птицей прокричал. Все собрались к нему.
— Не говорят боги, что нам делать, и не теплой кровью жирной оленины поить их надо, а бить… крепко бить.
Привязали богов к санкам и плетками, кручеными из оленьих жил, били долго и сильно. Сказал всем Найдо:
— Осталось еще два раза оленей кормить, пять раз трубку курить, — как будут казаки оленей колоть, бить стариков, брать наших жен, заставлять нарты с нашим же добром таскать… Отберите лучших белых песцов, из них сшейте малицы[2].
Сшили юраки себе снежные малицы.
В ночь, в пургу, по-волчьи — на животах подползли они к казакам. Крепко спали казаки. Только двое успели вскочить на запряженные нарты, ускакать в землю казацкую, в ту сторону, где солнце прячется в землю.
Ловилась рыба весной, шел зимой в кулемку[3] песец, плодился олень.
Опять хорошо зажили юракские роды, восхваляя Найдо.
Но пока останется волк в тундре, плохо жить оленю: любит волк горячую оленью кровь.
И снова пришли казаки. Гуси, утки летают стаями, много звезд на небе, клюквы на болоте, снежинок в тундре, но казаков больше, и они захватили все юракские роды, ограбили чумы, забрали оленей, шкурки песцов, соболей и лисиц.
Найдо и тех, кто вырезал первых казаков, на оленьих жилах повесили на хореях[4].
Жирная рыба, повешенная на ветру, становится жесткой, пригодной только для собачьей еды.
Дули ветры с океана, тундры, тайги и гор. Высох и почернел повешенный Найдо. Белый лунь, птица вещая, прокричал:
— Купайте в слезах Найдо, он оживет.
Дни и ночи плакали юракские роды, собирая слезы в оленьи пузыри.
Узнали казаки про это. Отыскивали в чумах, отбирали оленьи пузыри со слезами и вместе со шкурами песцов, соболей и лисиц отсылали своему царю.
Русский царь, купаясь в юракских слезах, не умирал, а только становился жаднее и больше велел давать ему песцовых, лисьих, собольих шкур.
Когда не могли наловить много песцов, лис и соболей, били казаки юраков плетью.
Часто и горько плакали юракские роды, собирая слезы в оленьи пузыри для жадного русского царя…
Раненый зверь бежит от охотника.
Вейнбаум бежал от преследований белогвардейцев в тайгу.
Тайга — длинная, болотистая, сумрачная. Только изредка просвистит птица, да звериные следы отпечатываются на мху. Черным облаком наседает на человека таежный гнус: комар, мошка и слепень. Уходят олени от гнуса на горные вершины, где свежие ветры относят комариные тучи.
Вязнет Вейнбаум в болоте, отмахиваясь от комаров зажженной гнилушкой, но когда ядовитый дым попадает в горло, он бросается на кочки и долго кашляет. На посинелом лице от комариных укусов сочатся гноем коросты. На рваных клочьях красноармейской шинели засохла болотная грязь, въелся пепел костров и прилипла сера с деревьев. Драные сапоги обернуты берестом, и похоже, что человек передвигается на березовых пеньках.
Рябчики при взлетах спокойно фурчат: они здесь редко видят человека и не боятся его. Вейнбаум подползает под деревья и стреляет. Но дрожат руки от голода, — попусту щелкает браунинг…
Уже двадцатый день в этой необъятной тайге, где на тысячи километров — лес, болота и горы. Солнце не светит под седыми елями, и в болотистых моховых трясунцах вязнут ноги. Щавелем, клюквой питается Вейнбаум. Надеялся он встретить в тайге тунгусов и с ними уйти в кочевье, но тунгусы с оленьими стадами ушли в горные кочевья, и Вейнбаума голод и страх гнал обратно к Енисею, где был разбит белыми советский отряд.
На двадцать пятые сутки, а может быть на тридцатые — Вейнбаум потерял счет дней и ночей — вышел на реку.