Слезы в оленьих пузырях - [6]

Десятки тысяч белок дробиной в глаз убил отец, много лисиц поймал в капканы, соболей в сети запутал, медведей рогатиной заколол.

Звериными шкурами можно выстлать, изукрасить целую долину перед дымным чумом.

И смерть отца была в лесу от зверя: нашли его мертвым под издохшим медведем. Поднял осенью из берлоги еще только залегшую медведицу; под левую лапу всадил рогатину. Была рослая, сильная медведица. Перекололось древко у рогатины. Уткнулся в медвежью грудь охотник, одной рукой за шерсть, другой всадил нож медведице, но лапой медведица содрала кожу со спины отца, кровь зверя и человека залила снег.

После смерти отца, семилетней, начала промышлять Унька. Первыми жертвами были рябчики, куропатки, тетерева, ушканы (зайцы), горностаи. В десять лет Унька уже таскалась с тяжелым отцовским ружьем и била белку в глаз.

Узкие, угольные глаза Уньки были красивы и остры. Пучеглазыми, „глаза по воробью“ зовут тунгусы русских. Понравилась Унька тунгусу из дальнего рода. Соблазнившись калымом, продала мать пятнадцатилетнюю Уньку в стойбище Хомолко.

Две косы Уньки спускались на грудь. Медные, серебряные кольца, бусы и кораллы звенели при движениях.

Унька приехала в чум жениха. Ее никто не встретил: она сама распрягла оленей и отпустила их в табун, вошла в чум и начала подкладывать дрова. Жених, выждав несколько минут, снял с себя верхнюю одежду, бросил невесте на колени, и она вынесла ее из чума.

Вот и вся свадьба Уньки, после которой она стала считаться хозяйкой дома и рабой мужа.

* * *

В тунгусское стойбище на маленьком плотике по бурной речушке с двумя сотрудниками приехал профессор Петров.

Тунгусы с Лены, Енисея знают профессора. Он полгода лазает по таежным рекам, речушкам, исследуя нетронутые богатства полярного круга. И еще — читает в Горном институте лекции.

На Дудинке, притоке Енисея, — платина, по Курейке — богатейшие залежи графита, на Алдане, Витиме, Мае — золото, и Туруханскому каменноугольному бассейну нет равного в мире.

Много неведомых горных хребтов, о которых знают только охотники, забираясь туда в погоне за ценным зверем. По-своему они называют горы и хребты: Олень-гора, Медведь-гора, Отец-гора.

Петров сказал охотникам:

— Надо мне пробраться на Соболиную гору.

— Жди снега, пойдешь на лыжах, — отвечали охотники.

— Зимой нельзя, летом надо землю смотреть, — настаивал профессор. Охотники мирно сосали трубки и отрицательно качали головами:

— Нет!

Только старик Климка нехотя сказал:

— Поди Уньку спроси.

Вечером, когда у костра сидел невеселый Петров, думая о провале экспедиции, опять пришел Климка.

— Верно говорю, если Унька не доведет, никто больше не возьмется: она там соболя каждый год промышляет.

— Кто это — Унька?

— Наша девка-охотница. Она замуж ходила, бабой была, шибко жила плохо, муж бил; сам оленину ел, ей кишки давал… Она убежала, опять девкой стала, промышляет ладно, зверь на нее идет.

Утром Петров пошел к Уньке.

У чума на профессора накинулась целая свора тощих, поджарых собак. Они, точно на зверя, щетинились и лаяли звонко. Унькины соболевые собаки по стойбищам дорого ценятся.

Из чума выскочила старуха и, зыкая, цепко хватала собак за хвосты и отбрасывала в стороны.

Смеялась сначала Унька, когда ее звал профессор проводить экспедицию на Соболиную гору.

— Мужики есть, лучше меня знают…

— Мужики не знают этих мест, на тебя указывают.

— Шибко плохо теперь итти, зимой хорошо…

— Нет, летом обязательно надо, — настаивал профессор.

— Оленем нельзя, тропы нет, так мало-мало можно…

Не теряя времени, на другой день, нагруженная инструментами и продовольствием, вышла экспедиция В тайге Унька никогда не плутала: по деревьям, по мху, по речкам выбирала прямую дорогу. Раскидывал профессор на остановках карту. Много рек, речек, болот нанесено, но Унька рассказывала больше.

На десятый день, ободранная, выпачканная в болотах, изъеденная лесным гнусом, дошла экспедиция до Соболь-горы.

Думала Унька: „Зачем беду люди испытывают?“

Рыла Унька вместе с другими ямы, доставала землю и тихо смеялась, когда профессор брал на ладошку землю и смотрел, насыпал в стеклянные трубочки. Казалось Уньке, что он лижет и нюхает песок. Подходила она к профессору и говорила:

— За зверем в тайгу далеко бежать надо, а земли везде много-много есть.

— Земли много, да земля разная. Вот тебе берданку надо, а ствол из железа, железо в земле, надо его искать, патрон к берданке тоже надо?

— Шибко надо, патронов мало…

— А патроны из меди, медь в земле; опять искать надо. А дробь из свинца, а свинец тоже в земле…

Унька, соглашаясь, говорила:

— Да, надо.

Когда, измученная работой, после обеда отдыхала экспедиция, Унька бежала стрелять к ужину рябчиков. Вечером Унька сидела у костра со старым, подклеенным, распухшим букварем. Она, тихо качаясь, вполголоса пела буквы, слова и фразы.

Все знали историю этого букваря. За пять первосортных белок выменяла у скупщика, который по специальному заказу привез для Уньки букварь, купленный, вероятно, на барахолке за пятак, так как в середине букваря было „Боже, царя храни“. Однажды вечером торжественно сожгли эту страницу, хотя сначала Уньке не хотелось вырывать страницу из своего жирного, пухлого букваря.