Сын эрзянский Книга вторая - [32]

Степан долго не знал, что сказать. Ему не верилось, что это всего лишь простая сказка. Все это, должно быть, было на самом деле. Ночная темень давила на окна.. Елена Николаевна глядела туда, и по щекам ее катились слезы. «Та греческая Елена, — думал Степан, — наверное, была похожа на нее...»

А ночью Степану приснился сон: он, подобно Парису, привез Елену Николаевну в Баевку. По Бездне плавают белые лебеди, а он бегает за ними с палкой и отгоняет от купающейся в реке Елены Николаевны...

Однажды, когда уже лежал снег (а снег в том году выпал рано — задолго до покрова), Степан напрасно проискал своего учителя Колонина до полуночи и должен был вернуться к Елене Николаевне один. Он надеялся, что Колонин уже дома, но дома его не было.

А утром его привели чужие люди: мокрого, грязного, почти замерзшего. И Колонин заболел. В середине дня пришел доктор, за которым бегал Степан, посмотрел, покачал головой и велел немедля везти в больницу.

Больничная лошадь прибыла только к вечеру, Степан с санитаром закутали бредящего Колонина в тулуп, положили в розвальни и повезли. За санями шла Елена Николаевна в беличьей шубке и уже не плакала, но как-то тупо и равнодушно смотрела под ноги. Она отстала от лошади, так что когда подошла к больнице, Степан ей сказал:

— Все, унесли в палату.

— Унесли... — спокойно повторила Елена Николаевна и вздохнула. — Что теперь?..

— Домой надо идти, — рассудительно сказал Степан. — Холодно.

И она как-то покорно согласилась, и они пошли обратно. Эта покорность Елены Николаевны смутила Степана и вселила в него какую-то мужскую уверенность. Он почувствовал на своих плечах радостную ответственность за эту бедную и несчастную женщину. И не об этом ли он мечтал?!

В доме было холодно, пусто и ужасно сиротливо. Елена Николаевна, не раздевшись, точно во сне, ходила по комнате, все так же тупо и сосредоточенно глядя под ноги, думала о чем-то своем, недоступном и неизвестном Степану, однако ему казалось, что она мучается одним: как ей жить, если Колонин умрет? Но, по его понятию, думать тут было совершенно нечего — ведь есть он, Степан! И он не маленький мальчик, ему уже идет шестнадцатый год, он все умеет: и дров наколет, и воды натаскает, и заказы может брать на иконы, он напишет их не хуже Тылюдина!.. О чем печалиться Елене Николаевне?! Стоит ей только сказать слово.

Но Елена Николаевна все так же ходила и молчала. Да и какое слово хотел бы от нее услышать Степан, он и сам не знал.

— Холодно, — сказал он, нарушив тяжелое молчание.

— Да, холодно, — ответила Елена Николаевна.

— Печку затоплю.

— Да, затопи, пожалуйста... — всё так же равнодушно и тупо отозвалась Елена Николаевна.

Когда самовар был готов, Степан пошел звать Елену Николаевну пить чай. Она лежала на кровати — прямо в шубке, в платке. Глаза ее были закрыты. Светлые волосы выбились из-под платка. Дышала она ровно и спокойно. Она спала.

Степан постоял, посмотрел на свою хозяйку, не решаясь ее будить, — ведь так он может смотреть на нее столько, сколько захочет. Он будет смотреть на нее всю ночь. Он будет беречь ее сон. Он только попьет чаю и снова вернется.

Степан тихонько ушел в кухню. Здесь было уже тепло, и он снял пиджак. Самовар тихонько пофыркивал, маленькое пламя торчком стояло за нечищеным пузатым стеклом лампы.

Степан сел на стул, куда обычно садился Колонин — к окошку, налил синенькую тонкую чашку с узором, из которой пила Елена Николаевна, поставил на ее место, а себе налил в большую белую и легкую — из нее пил чай Колонин. На чашке Колонина тоже оказался узор — раньше Степан его не замечал. Узор был и на блюдце — легкий тонкий орнамент по краю, очень красивый. Степан еще никогда не видел такого красивого блюдца. Белое как снег, оно было почти прозрачно.

Засмотревшись на золотистый узор, он и не заметил, как голова его склонилась к столу. И он уснул.

Утром Елена Николаевна уже не ходила взад-вперед по комнате, но как-то все беспокойно и тревожно спрашивала себя:

— Что же делать? Что делать?..

И то собиралась немедленно идти в больницу, то опять садилась к столу, ломала пальцы и говорила:

— Что делать? Что же делать?..

И тут Степан не выдержал. Набравшись решительности, от которой у самого перехватило дух и потемнело в глазах, он вдруг выпалил, что ей не о чем беспокоиться, что он все сделает: и дров наколет, а когда понадобится, привезет целый воз из деревни — у них там много в лесу дров, и что воду будет носить, и печку топить, и пол может вымыть во всем доме, и рисовать будет на заказы!..

У Елены Николаевны как-то сразу от удивления просветлели глаза. Она улыбнулась. Эта улыбка Степана ободрила. Он шагнул к ней и сказал:

— Ни о чем не будешь беспокоиться. Со мной твоя жизнь сразу полегчает!

Елена Николаевна опять улыбнулась той же тихой улыбкой.

— Эх ты, глупый мальчик, понимаешь ли сам, что ты говоришь? — произнесла она. — Ты настолько не знаешь жизни и наивен, что впору смеяться над тобой. — Она помолчала, поправила на затылке волосы. — Каждому человеку, Степан, в жизни дается нести крест. У одного этот крест легкий, и он его несет шутя, у другого — тяжелый, он идет с ним, подгибаясь к самой земле. Мне крест достался тяжелый. Я его должна нести до могилы, и никто другой мне эту тяжесть не облегчит. В твои годы, Степан, все кажется простым и легким, твой крест еще не тяжел, вот поживешь немного на свете и почувствуешь, как он с годами потяжелеет. — Она остановилась, вздохнула и с улыбкой добавила: — И не говори, пожалуйста, мне «ты», ладно? И не называй Еленой, хорошо? Для тебя я Елена Николаевна. Так и зови меня. А то шут знает, что ты можешь вообразить...