Сын эрзянский Книга вторая - [30]

И Колонин, обнимая Елену Николаевну, уткнувшись головой в ее колени, плакал и бормотал покаянно:

— Правда, Еленушка, правда, давай уедем, начнем... начнем новую жизнь, ты поверь мне, Еля...

— Я тебе верю, Алеша, верю, ведь ты сильный, мужественный человек...

И вот после такого покаяния «сильный, мужественный» Колонин приходил на веранду — с непросохшими слезами в бороде, но с каким-то просветленным, добрым лицом, и весело говорил Степану:

— Ну, давай работать, живо! — и потирал, мял пальцы, чтобы унять дрожь. И сначала это ему удавалось, да и кисть словно бы придавала ему силы, и вот в один из таких моментов Колонин закончил голову «Параскевы». Но, видно, это стоило ему больших усилий — лоб покрывался испариной, лицо тускнело, кисть начинала дрожать, и сам он больше прислушивался к тому, что делает Елена Николаевна. Степан знал, что Колонин ждет, когда Елена Николаевна уйдет на свои уроки. И вот она уходила, заглянув на веранду, чтобы еще раз ободрить Колонина, радостно удивлялась, как хорошо получается, хотя ничего хорошего и не было еще. Как только шаги ее затихали, Колонин в изнеможении бросал кисть, падал на стул и сидел — бледный, жалкий, с темными, провалившимися глазами. Потом он поднимал виноватый взгляд на Степана и жалобно просил:

— Степа, сбегай к Филиппову, все у меня горит, я сейчас умру, не могу...

— Елена Николаевна не велела, — пытался возражать Степан.

— Ну, я немножко, самую чуточку, она не узнает! Сбегай, Степа!..

И если Степан упирался и дальше, Колонин вдруг взрывался, начинал грозить, что убьет, выгонит мошенника вон! Делать было нечего, надо было бежать к Филиппову, а Колонин утешал его вслед:

— Вот молодец, вот умница, придешь и порисуешь сам.

Выпив, Колонин делался добрее, разговорчивее, позволял Степану рисовать. Так под его наблюдением Степан закончил «Параскеву» — написал красный плащ, тонкую ее руку, поднятую для благословения.

— А что, — сказал уже изрядно захмелевший Колонин, — бла-го-родно, вьюнош, бла-городно, черт возьми, в тебе что-то есть, что-то есть, это я тебе говорю, я — Колонин! Понял, варвар? Но тебе надо учиться, иначе ни черта из тебя не будет, кроме богомаза.

Под такие нравоучения пьяного учителя Степан закончил еще несколько начатых Колониным икон, но здесь, на веранде, когда у него появилась маленькая возможность рисовать, он впервые почувствовал, что не во всякую минуту рисование доставляет ему удовольствие. Иногда просто хотелось постоять и посмотреть в заросший боярышником угол сада, просто так постоять и посмотреть. Да и рассуждения Колонина тоже не пропадали даром — они оставляли какой-то неясный, но долго саднящий след.

После обещаний, которые давал Колонин Елене Николаевне, шел, как обычно, особенно тяжелый запой, точно Колонин хотел вином залить остатки стыда, утопить в вине свои обещания, навсегда разрушить мост к спасению. И если его удерживали Елена Николаевна и Степан, он прикидывался совершенно невменяемым, кричал, закатывал глаза, рвал рубаху на груди, ломал и швырял все, что попадало под руку, и, добившись свободы таким путем, уходил, шатаясь и пьяно крича, из дому. И тогда Степан отправлялся вечером искать его. Это было ему унизительно, он остро переживал оскорбления, которые орал Колонин на всю улицу, и если бы не слезы Елены Николаевны, на которую Степан смотрел с восхищением и восторгом, которую про себя тоже называл Еленушкой, если бы не она, Степан ни за что не ходил бы искать по городу Колонина и таскать его, упившегося до беспамятства, домой. «Чтоб ты сдох!» — лезло ему в голову, когда он тащил его. И ему воображалось даже, как они с Еленой Николаевной будут жить во флигеле вдвоем, как он будет писать иконы, и ни чем не огорчит он прекрасную «Еленушку», и будет писать так много икон, заработает столько денег, что «Еленушке» не надо будет ходить по домам и учить купеческих дочек музыке — ведь Степан видит, как она устает, и слышит, какие эти «дочки» дуры, что у них совсем другое на уме. «Чтоб ты околел!» Ведь от Колонина только одно горе, только одна беда «Еленушке»!..

Однажды, уже под осень, поздно вечером Степан нашел Колонина в Конторском саду. Колонин шел в компании двух своих пьяных друзей, которых уже знал и Степан и которые знали Степана и всегда издевались и дразнили его: «Ну что, какой твой нужда?» Степан пошел за ними поодаль — Колонин еще довольно твердо держался на ногах, и теперь увести его домой не было, конечно, никакой возможности.

Ясное дело — они направились к Филиппову. День был будний, в трактире, в вонючем и грязном подвале, народу было мало, и Степан сел за соседний столик — он решил ждать. Тут его и заметил Колонин.

— Ты откуда взялся? Чего тебе надо? — спросил он, уставясь на Степана мутными пьяными глазами.

— Мне ничего не надо, — сказал Степан.— Я хочу отвести тебя домой. Там плачет Елена.

— Елена? Какая Елена?! — воскликнул он пьяным срывающимся голосом. — Елена премудрая, Елена прекрасная, Елена — жена Менелая? Вот сколько было Елен! Так которая ждет меня?

— Елена — твоя жена, — сказал Степан.

— Жена, — повторил он, растягивая слово. — Ну и пускай себе ждет. У жен такая участь — ожидать. Пенелопа своего мужа ждала двадцать лет. Но, впрочем, одна из Елен сбежала от мужа, сбежала с этим сопляком Парисом... Погоди-ка, ты, случаем, не Парис?