1
По краю старой поруби в высокой траве темнеют неохватные замшелые пни — следы былой жизни, следы былого лесного величия. Когда-то эти сосны достигали до самых облаков, и глухой неспешный ропот вознесенных в вышину крон был похож на вечерний разговор древних стариков. И тогда деревья спилили...
Конечно, деревья — не люди, но они кажутся Степану тоже живыми. Вот сосновый сук — он желтый и твердый, как кость, и ножик не берет его.
Краем поруби вьется между пней едва заметная тележная колея. Но как звонко распелись птицы в молодом веселом березняке, густо затянувшем всю порубь! Наверное, они величают своей вечерней песней светлый день лета и этот молодой лес, в котором живут, и его, Степана, этого простоволосого мальчика, бредущего куда-то своей дорогой...
Целый день он ходил бесцельно по лесу, и далеко ли теперь до деревни, Степан не знает. Можно пойти вот по этой дороге, она куда-нибудь приведет. И Степан, опустив складной ножик в карман портков, идет по колесному следу, приминая босыми ногами траву. Птичий гомон и шум березняка под легким ветерком провожают его. Скоро над этими старыми пнями вырастут новые высокие деревья...
На опушке, где уже пошли знакомые места и тропы были истоптаны скотиной, Степан увидел Дёлю. Наверное, она пришла за теленком, который пасется здесь на привязи. Но вот и Дёля заметила Степана, и в черных глазах ее робость перед лесом заплеснулась радостью.
— Вай, это ты!.. Чего ты здесь ходишь один?
— Так просто, — ответил Степан и опять достал ножик и стал строгать веточку.
— Знать, не боишься один по лесу ходить?
Степан пожал плечами. Кого ему бояться в лесу? Он вообще нигде ничего не боится.
— Да, как же! А если заблудишься?
Степан строгал веточку. Голосок Дёли звенел так сладко!
— Помнишь, как прошлым летом Назаров Михал проплутал в лесу целых два дня!..
— Михал заблудился, а я не заблужусь.
— Вай, какой смелый!
Наверное, Дёля совсем забыла, зачем пришла сюда, но тут теленок сам напомнил о себе.
Потом они шли по тропинке вдоль Кудажиного огорода, и теленок здесь еще то и дело хватал траву, так что его приходилось тащить на длинной веревке. Над деревней широко и ясно светилось закатное небо.
Уже Дёле надо было поворачивать к своему дому, когда она вдруг сказала:
— Степа, сделал бы ты мне икону... — Голосок ее дрожал. — Всю бы жизнь тебя вспоминала...
— Для чего тебе икона?
— Молиться, — прошептала Дёля, опуская порозовевшее вмиг лицо.
— Разве у вас в доме нет икон?
— Есть, да почернели, ликов не видно. — Она помолчала. — А когда стану выходить замуж, той иконой меня благословят, — быстро добавила она, взглянув на Степана.
Степан насупился и молчал.
Теленок тащил Дёлю, и она не могла удержать его на веревке. Степан поглядел ей вслед. Длинная синяя холщовая рубаха на Дёле была перехвачена тонким пояском с бисерными кисточками. Мелькали темные пятки, взбивая тяжелый подол рубахи...
Рядом с усадьбой Кудажей была усадьба Назаровых. Здесь Петярка и Михал сгребали в кучи высохшее за день сено, а их отец сидел на пороге сарая и сматывал в клубки лыко.
— Эй! — крикнул Петярка, завидев Степана. — Иди-ко помоги сено таскать! — И скалит в улыбке длинные зубы, отчего все его худое вытянутое лицо еще больше делается похожим на овечью морду. Наверное, он устал и теперь рад постоять и подразнить Степана. Петярка всегда липнет к людям со своей пустой болтовней, как репейник к собачьему хвосту.
— У нас тоже сено есть, — отвечает Степан.
— У вас мать стаскает! — не унимается Петярка, и они оба с Михалом смеются.
Марья и в самом деле сгребала сено. Она увидела Степана, бросила грабли и закричала:
— Ты где опять пропадал целый день?
— В лесу, — отвечал Степан.
— Вот надаю тебе граблями как следует, забудешь про свой лес! Знать, дома нечего делать, коли весь день шляешься?..
Степан хотел было взять грабли, но мать приказала таскать сено в сарай.
— Ох, беда мне с тобой, — горестно добавила она, оправляя сбившийся платок. — Да вилы возьми, много ли охапкой унесешь! — опять крикнула она.
Степан пошел в сарай за вилами.
Солнце, меднисто оплавив края сизой тучки, ложилось на далекие синие леса. Теперь оно было большое и огненное, на него было можно глядеть, не жмуря глаза, и Степан видит ясно, как от огненного большого шара исходит золотое сияние, а все небо пронзают светлые белые лучи — точно катится по краю земли чудное колесо... И если бы сейчас у него было немножко красок и большая гладкая доска, он бы нарисовал это солнце, уже коснувшееся земли...
— Степан! — раздается сердитый голос матери. — Ты чего опять стоишь разиня рот?!
Степан, поддев на вилы полкучи, тащит тяжелую сыпучую ношу сена в сарай. А под ноги так и норовит попасть трехлетний брат Илька, — ведь ему все нипочем, он под надежной защитой матери. Правда, Степан не сердится и на мать. Вот она опять ходит с животом, опять по лицу темные буроватые пятна, а глаза потемнели еще больше... От солнца уже осталась одна алая краюшка...