Сын эрзянский Книга вторая - [19]

— Кричала, кричала тебе, никак не слышишь... — сказала Дёля, очутившись рядом со Степаном.

— Тут разве услышишь — такой шум...

И больше не знали, о чем говорить, искоса поглядывали друг на друга и тотчас отводили глаза.

— Ты приехала... А хотелось спросить: «Ты вспоминала про меня?»

— Приехала... А хотелось сказать: «Я поехала, чтобы тебя увидеть, я знала, что тебя увижу».

— А еще кто из Баевки приехал?

— Не знаю...

И замолчали, глядя на вертящуюся карусель.

— Хочешь покататься? — спросил Степан.

— А то, думаешь, нет!..

— Ну, тогда пойдем покатаемся. — И он показал ей на ладони монетку. — Моя, сам заработал.

Но на очередной кон их не пустили — не хватило мест. Пришлось ждать, но им было все равно, они были счастливы и тем, что вот так стоят рядом.

— Где сядем — на коней или в зыбку?

— Вай, Степа, разве девушкам хорошо сидеть на коне?

Карусель остановилась, веселые, довольные девушки и ребята сбегали по лесенке вниз, освобождая места. Степан с Дёлей уселись в зыбку. Карусель тронулась, пошла, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и вот уже карусельная шарманка испустила скрипучую, повизгивающую мелодию.

— Вай, Степа, хорошо-то как! — прошептала Дёля, хватаясь за руку Степана.

— Хорошо, да!..

А внизу бесконечно летела пестрая человеческая толпа, летели деревья, подернутые редким, зеленым туманом весны, шло кругом солнечное голубое небо, и в этом просторе летели вместе со звуками шарманки и человеческие надежды на счастье. И так было хорошо Степану, что сердце подкатило к самому горлу и билось со сладостной силой, готовое вырваться на волю. Ветер трепал волосы, рубаху, и казалось, что это блаженство, это сбывшееся счастье уже не кончится никогда.

— Вай, Степа, и на крещение ни разу так не каталась!..

Но вот карусель замедлила бег, шарманка захрипела и смолкла. Карусель остановилась. Степан словно очнулся, поглядел кругом и засмеялся.

Потом они ходили по ярмарке, ели пряники, которые Степан покупал, пока не кончились деньги. Иногда они лукаво и смущенно посматривали друг на друга — в эту минуту они вспоминали родниковый бочажок у Бездны в зарослях ивняка.

Солнце уже давно перевалило за полдень, но они не замечали этого. Они разговорились. Степан в самых мелких подробностях рассказывал ей о своей жизни у Тылюдина и в доме брата, и — странно — в теперешнем его пересказе эта жизнь получалась удивительно хороша и интересна. В ней не было печали, не было обид и укоров, Тылюдин не говорил «Пошел!», а сноха Вера не попрекала куском хлеба. Точно так же и в рассказе Дёли не было долгих зимних дней, проведенных за прялкой, не было ненавистной картошки, страшных метелей, уныло воющих в печной трубе, не было горьких, отчаянных дум, а все было точно один сплошной веселый праздник.

Но вот переливисто зазвонили колокола, и Дёля спохватилась — ведь ее потеряли, ее, должно быть, давно ищет по всей ярмарке отец.

— Теперь он меня будет ругать!..

Степан проводил ее до телеги.

Кудажины остановились на опушке рядом с дорогой. Тут между деревьями стояли телеги с поднятыми связанными оглоблями, а у коновязей лошади. Все это было похоже на огромный цыганский табор.

А Кудажины уже собрались ехать, и отец в самом деле где-то искал Дёлю. На телеге же сидели дед и мать Дёли.

— Заблудилась... — сказала она виновато, покраснев. — Вот Нефедов Степа привел меня...

— Коли ума недостает, так хоть не ври, — сердито сказал дед. — Откуда Нефедов Степа знает, где мы остановились? Вот сейчас отец придет, он тебе покажет, как заблудилась!..

Степану показалось, что старик Кудаж за этот год еще болыше постарел, оттого он такой и сердитый стал.

— Научился, что ли, делать иконы? — спросил его старик.

— По-настоящему еще нет, но скоро научусь. Вот поучусь еще зиму, — храбро ответил ему Степан.

— Когда как следует научишься, то сделай и нам икону. А эту врунью скоро выдадим замуж, — добавил старик.

— А я не пойду замуж! — заторопилась Дёля, еще больше краснея и чуть не плача.

Степану почему-то вспомнилась сестра Ефимия. Она тоже всегда так отвечала, когда ей говорили о замужестве. Сердце у него заныло. Он посмотрел на Дёлю и подумал: «Знамо, выйдет и она. Замуж выходят все девушки...» Он опустил голову. День как-то сразу померк. Степан простился и побрел прочь. Перед ним неотступно стояло лицо Дёли, и сердце сжималось, хотелось плакать, хотелось даже побежать обратно — может быть, старик пошутил?..

Он подошел к дому брата. Отцовской телеги во дворе не было — уехали. Сердце заныло еще больнее.

— Посмотри, какие сапоги купили тебе с отцом, — сказал Иван. — Померь, не малы будут?

Петярка вытащил сапоги из-под кровати и подал Степану. Тот нехотя сел на порог разуваться. Из предпечья вышла Вера, на голове у нее красовался новый платок. Все улыбались, у всех было хорошее настроение.

— А наша правда, братик, сундуки в одночасье растащили! — сказала Вера. Какие сундуки? Ах, те самые...

10

У брата Степан жил до глубокой осени. С первыми холодами он собрал свой узелок и отправился к Тылюдину «писать иконы». На этот раз ни брат, ни сноха не возражали, что он взялся за новый пиджак. Промолчали и о сапогах. В узелке у него добра не густо — смена белья, полотенце и две истершиеся кисти. День он себе назначил сам — после Ивана Богослова, после братовых именин. Как раз выпал первый снег.