Сын эрзянский - [59]

— Бабушка Орина жива? — спросила Марья после первых приветствий.

Пракся махнула рукой:

— Чего про нее спрашивать, еле дышит.

Пракся моложе Марьи лет на пять, но выглядит старше. Лицо у нее желтоватое, шея в морщинах, как у старухи. Веки красные, припухшие.

Женщины вошли в избу, мужчины остались убирать лошадь. Телегу со всем скарбом оставили перед окнами, из нее взяли лишь кошели с хлебом. Марья с Васеной принялись чистить картофель на ужин.

У Назаровых печь и здесь без трубы, пока дрова разгорелись, изба наполнилась едким дымом. Степа с Фимой, не привыкшие к такому дыму, вышли из избы. За ними вышла и Ольга. Близнецы, Петярка и Михал, тоже не остались в избе:

— Вот поживете у нас, привыкнете к дыму, — сказал Петярка, завязывая разговор.

— Мы не будем жить у вас, — решительно заявил Степа. — Отец говорит, что мы сами построим избу.

Близнецы дружно рассмеялись.

— Чего смеетесь, правда построим, уже и место наметили, — поддержала Фима брата.

— Знать, избу можно построить за один день? — усмехнулся Михал. — Мы, когда переехали сюда, целое лето жили в землянке, до самой осени строили свой дом. А ваш вон только еще срубом стоит. Правда, Петярка?

Тот утвердительно мотнул головой.

— Ну и что? Сруб это уже почти изба! — не сдавался Степа.

— Изба — да без окон и дверей, без крыши и без пола, — продолжал насмешливо Михал. — Правда, Петярка?

Тот снова мотнул головой, считая, что в подобном споре слова лишние.

Но Степа не сдался и выложил свой последний козырь:

— Придут дед Охон с Иважем и сразу все сделают!

На это близнецам нечего было возразить. Они знали деда Охона и Иважа, живших у них, когда те летом делали для Нефедовых и Охрема срубы.

Степа отошел от крыльца, где все они стояли гурьбой и огляделся по сторонам. На закате небо полыхало пунцовым заревом. Коричнево-бурый лес, словно высокий зубчатый забор, опоясывал большую поляну с двумя одинокими избами посередине. Степа прислушался к шуму сосен, он был такой же, как и тот за рекой Алатырем, куда водил его Иваж, и потому казался не страшным. «В Баеве ветреными вечерами шумела лишь ветла...» — вспомнил Степа и ему стало грустно. Почему, он и сам не знал. Может быть, от того, что вспомнил ветлу, а с ней и свою избу. В это время он обычно находился па полатях и всматривался в свои рисунки на потолке. Много их там осталось...

Голос матери прервал его грустные размышления:

— Степа, Фима, Ольга! Где вы?! Идите ужинать!

В избе было светло от пылающих лучин. Дым весь вышел, оставив запах гари. С потолка свисали нити паутины с прилипшими крупинками сажи. За столом уже сидели все взрослые из двух семей. Степа и девушки присоединились к ним. Марья подала лежащей на конике больной бабушке Орине большую рассыпчатую картофелину. Больная долго благодарила за внимание, пока сноха Пракся не остановила ее:

— Ладно тебе, заспасибилась. Можно подумать, что тебе свои домашние и картошки не дают.

За столом ели молча, за день проголодались. На коленях Васены маленькая девочка и та сосала кусок картофелины. Степа за ужином забыл о своих грустных мыслях. Они вернулись к нему, когда он залез к близнецам на полати и не увидел там на потолке привычных сучков. Не было здесь и гвоздя, которым он поправлял сучковые рисунки. Гвоздь остался Мике Савкину, если он найдет его между досками. «Надо было бы взять его», — пожалел Степа. Чего Мика понимает в тех рисунках на потолке? Степа пробовал несколько раз объяснить ему, на что похож тот или иной сучок, но безуспешно. Ему все сучки казались одинаковыми...

Рядом на полатях громко сопели во сне близнецы, не обращая внимания на укусы клопов. Степа же вертелся, почесывался, думал и прислушивался к голосам в избе. Внизу, за столом, все еще сидели отец и дядя Охрем, рассуждая о своих заботах. В их разговор иногда вмешивались женщины. Голосов Ольги и Фимы не слышно. Они, наверно, где-то улеглись спать. На конике беспрестанно кашляла и охала бабушка Орина. Пракся пряла. Потрескивая, чадила лучина.

Степа и не заметил, как заснул.

2

Утром, едва забрезжил рассвет, Дмитрий, захватив с собой топор и лопату, повел Марью показывать место, где он наметил поставить избу. Топор он вонзил в пень и принялся копать яму под стул. Марья вынула из-за пазухи тряпочный узелок с землей и, высыпав часть землицы на место, где будет стоять изба, остальную положила за пазуху. Здесь же рядом стоял сруб. Марья обошла вокруг его, любуясь светлыми и ровными сосновыми бревнами, добытыми в этом лесу в долг у лесника, и спустилась к реке. Берег в этом месте был довольно крутой и высокий. Река называлась Бездна. Вода в ней была чистая, хотя дно илистое и вязкое. По ее берегу росли густые кустарники ветлы и ольхи. За рекой темнел старый лес. На опушке стояли большие, толстые, наверное, столетние дубы и липы. По эту сторону реки, почти от двора старика Кудажа, начинается сосновый бор. Где-то за ним находилось родное село Марьи — Алтышево. Вниз по течению Бездны раскинулось поле новоселов, усеянное кустарником и кущами деревьев. Узенькими полосками нераспаханной земли вилось оно между этими кущами, точно разорванные куски материи. Марья топталась на месте, оглядывая все вокруг, «Вот она какая, эта новая земля!» — сказала она себе и опять подошла к мужу.