Сын эрзянский - [48]

— Пойдем к нам в избу, покажу тебе, — сказал Степа.

Они разговаривали под старой корявой ветлой, в самом затененном месте, где часто строили избы из прутьев и осколков кирпичей.

Марья с Фимой за огородом у бани белили холсты. Дмитрий в поле. Степа в избе хозяйничал один. Он пригласил Мику на полати, достал с полки псалтырь и начал показывать ему красные буквицы. Из середины книги выпали какие-то две синенькие бумажки, Мика схватил одну из них и быстро отправил в рот.

— И совсем не сладкие твои пряники, — сказал он, выплевывая разжеванную бумагу.

Степа хохотал над ним до слез и спрятал оставшийся листок обратно в книгу.

— Разве красивые игрушки сделаны для еды? Эх ты, пустая башка. Их надо смотреть, а не есть! Мы с отцом всегда смотрим.

— Ты же сказал, что они сладкие, — возразил Мика.

— То пряники сладкие. Вот когда дед Охон опять принесет, я тебе дам попробовать.

Мика не обрадовался Степиным игрушкам. Он и смотреть их не стал. Чего тут смотреть, коли их нельзя съесть. Степе пришлось отложить книгу. Он очень огорчился, что Мике не понравились красивые игрушки дедушки Охона, которыми он сам так восхищается. Он даже не успел показать ему знак, похожий на конек избы Никиты-квасника.

— Чего же тебе надо? — сердито спросил он приятеля.

Мика помолчал, понуро опустив голову, потом заговорил:

— Знаешь, мне каждую ночь снится еда, много еды, вкусной... Но как только протяну руку, сердитый дед замахивается на меня плетью.

— Зачем же он замахивается? — удивленно спросил Степа. — Ему жаль еды?

Мика, точно от холода, передернул остренькими плечами и молчал. Он не знал, отчего сердитый дед замахивается во сне на него плетью. Может, и правда ему жаль еды.

— Ты и сейчас хочешь есть? — опять спросил Степа и метнул взгляд на лавку в предпечье.

— Я всегда хочу есть и никогда не наедаюсь досыта, — голос у Мики задрожал.

Степа направился было в предпечье, но на полдороге остановился и посмотрел на иконы. Седой старик с иконы грозно смотрел на него и грозил пальцем. С другой иконы божья матерь с ребенком тоже уставилась на него. Степа отошел к конику, не спуская глаз с ликов святых. Они повернули глаза за ним и опять смотрели на него. Даже маленький, сидевший на коленях божьей матери, и тот не спускал с него глаз.

— Мика, пойди сюда, — позвал он дружка. — Скажи, святые на тебя смотрят?

Тот встал рядом и кивнул — смотрят.

— А ну, теперь встань у печки, — сказал Степа.

— И здесь смотрят, — заверил Мика.

«Вот тебе на! — думал Степа, объятый страхом, — как же это они в одно и то же время могут смотреть в разные стороны...»

Куда бы и как бы они ни становились, им казалось, что глаза святых неотступно следят за каждым. Видно, правда, что они смотрят за всеми. Раньше Степа этого не замечал. Видя, что Степа притих, испугался и Мика.

— Пойдем лучше на улицу, там они нас не увидят, — сказал он, направляясь к двери.

— Погоди, — остановил его Степа. — На улице не поешь. Давай повернем их лицом к стене, тогда они ничего не увидят.

Он залез на лавку и быстро перевернул иконы. Затем смело отправился в предпечье, снял с горшка с топленым молоком крышку и достал из берестяного кузовка две ложки.

— На, держи, — сказал он, протягивая одну из них Мике.

У того дрожали руки. Он взял ложку, но дотянуться до горшка не посмел.

— А знаешь, наша бабка говорит, что бог видит повсюду, и в темноте. Она говорит, что он видит и сквозь камень, — сказал он.

Степа не мог возразить. Как-то от матери он тоже слышал нечто подобное. Значит, в том, что он перевернул иконы, нет никакой пользы. Тут надо придумать что-то другое.

— Подожди немного. Сейчас будем есть. Сначала надо ослепить этих глазастых, — сказал Степа, откладывая ложку.

Мика не сразу сообразил, что надумал Степа. Он стоял с ложкой возле горшка, и в нем боролись два чувства — боязнь и голод, последнее, несомненно, победило бы, будь Степа немного настойчивее и покажи пример. Но Степа и сам опасался, что святые увидят, как они с Микой едят молоко, и обязательно скажут отцу и матери.

Степа положил обе иконы на стол и взял большие ножницы, которыми стригут овец.

— Степа, что ты хочешь сделать? — в страхе воскликнул Мика.

— Конечно, не овец стричь, не то позвал бы тебя держать. Начну с бородача, чтобы не грозился...

Мика наконец догадался, что к чему, и завопил истошно:

— Вай, Степа, не надо, я боюсь! Я лучше уйду и есть не буду!

Степа поставил иконы в угол, спрятал ножницы.

— Как хочешь, я ведь стараюсь из-за тебя.

Они некоторое время слонялись по избе, не зная, за что взяться. Они не могли ни играть, ни разговаривать. Все их мысли были заняты горшком молока. Мать вскипятила его, чтобы заквасить ряженку. Теперь и Степа почувствовал голод, хотя перед тем совсем не хотел есть. Но если Степе только казалось, что он хочет есть, то Мика действительно был голоден. Он уже давно раскаялся, что остановил Степу. Пусть бы выколол им глаза, зато наелись бы они как следует.

Наконец, не выдержав, он сказал:

— Давай, Степа, иконы накроем полотенцем, может, они ничего не увидят. У нас в избе всегда так делают, когда днем ложатся отдыхать.