Сын эрзянский - [49]

— Что для них твое полотенце, коли они видят даже сквозь камень, — возразил Степа.

Немного погодя Мика заговорил снова.

— Ну тогда делай как знаешь, я согласен. Только когда ты будешь выковыривать им глаза, я выйду за дверь, ладно?

— Может, ты будешь за дверью и тогда, когда я стану есть молоко? — не без насмешки сказал Степа.

Мика, хотя и оставался в избе, не видел, как Степа ослепил на иконах святых. Он на это время плотно зажмурил глаза. Потом они ели молоко ложками, торопясь, проливая его на лавку и пол. Хлеб умудрились накрошить даже в горшок, так что Марье незачем было его и заквашивать. Она, как только вошла в избу, заметила беспорядок в предпечье. Степа уже бегал по улице. Его дозвались лишь к ужину.

— Ты зачем молоко разлил по лавке, целых полгоршка? — принялась отчитывать сына Марья.

— Это не я, Мика проливал. Я ему говорил — не лей, держи крепче ложку, а он все равно льет, — оправдывался Степа и вдруг с удивлением спросил: — А ты теперь откуда знаешь, что я ел молоко? Боги-то ничего не видели...

— Вот стукну тебя мешалкой по башке, будешь знать, как шкодить в избе да еще водить товарищей, — сказала Марья и погрозила той самой мешалкой, которой замешивают хлебы.

Она сейчас была далека от пасхальных разговоров о всевидящих святых и не обратила внимания на слова сына. Степа же замолчал, как только услышал о мешалке. Мать не любила лишний раз повторять угрозу. И все же он был доволен, что иконы ничего не сказали о его проделке. Мать догадалась сама, без их помощи. Значит, он не напрасно выколол им глаза.

Степа очень не любил, когда мать сердилась. Он подошел, прижался к ней лохматой головой и попросил прощения.

— В другой раз, мама, без твоего позволения ничего не трону, не возьму и кусочка хлеба, — говорил он, ласкаясь к ней. — Ведь я и сейчас не хотел трогать, да пожалел Мику. Он совсем голодный, ему старый дед есть не дает.

— Старый дед у них, сынок, добрый. А что сердитый, так иначе с такой большой семьей не справиться, — сказала Марья и, вернувшись к проступку сына, заговорила с ним ласково: — Ничего не трогай, сынок, самовольно. Ведь я от вас ничего не прячу. Когда садимся есть, все несу на стол. Брать без разрешения — большой грех, сынок...

— А что такое грех, мама? — перебил ее Степа.

— Грех, сыночек, это — грех. За него бог наказывает.

— Если отрезать ему руки, тогда чем он будет наказывать? — решил Степа и посмотрел в угол на иконы.

— Что ты болтаешь, беспутный, как можно отрезать богу руки? Бог живет на небе. Сам он скорее отрубит тебе, — возмутилась Марья и сокрушенно покачала головой: — Вай, сынок, не говори таких слов.

Степа снова посмотрел на иконы, подумал и разочарованно спросил:

— А эти кто такие, коли бог на небе?

— Это, сыночек, иконы, божьи лики. Сам бог на небе, а лик его здесь.

Степа замолчал. Пожалуй, он напрасно выковырял им глаза. Тот, кто все видит, живет на небе. До него не достанешь. Степа готов был сказать матери о том, что он ослепил лики на иконах, но в это время его внимание привлек голос отца, раздававшийся под окном. Отец приехал с пахоты. Степа забыл обо всем и побежал к нему навстречу.

Долгое время никто не замечал, что у икон выколоты глаза. В день поминания родителей, перед тем как отправиться на кладбище, Марья полезла на лавку вытереть с икон пыль и зажечь перед ними свечу. При свете лучины, которую держала Фима, она обратила внимание, что лики святых без глаз.

— Вай, Митрий, иди-ка, посмотри, что тут такое! — вскричала она, сняла иконы и положила их на стол.

Дмитрий подошел к столу.

— Что за чудеса?! — удивился он.

Они никак не могли понять, кто мог сделать такое, кого винить в этом. Но виноватый нашелся сам, и очень быстро. Как только Степа появился в избе, Дмитрий спросил его:

— Ты, сынок, не знаешь, кто исковырял Миколаю Угоднику глаза?

— Я исковырял их, тятя, большими ножницами. Мы с Микой Савкиным ели молоко, а они смотрели на нас, я думал: опять расскажут вам...

Степа говорил искренне, простодушно, не догадываясь о последствиях.

Дмитрий тяжело вздохнул и покачал головой. Марья развязала черный широкий пояс с кистями из мелкого бисера, которым она подпоясывалась, когда не надевала пулай. Степа посмотрел на пояс в руках матери и весь скался, словно его собирались засунуть в кошель.

— Я вот его немного поучу. На свою голову мы ни разу не наказывали этого самовольника, — проговорила Марья, схватила Степу за плечи, уткнула головой к себе в колени и отстегала.

Такое постигло Степу впервые. Он кричал во всю мочь, бился ногами и руками, стараясь вырваться.

Дмитрий стоял в стороне и не вмешивался. Он тоже считал, что сына поучить следует, а то, чего доброго, еще спалит избу.

Степа наконец вырвался из цепких рук матери, поспешно залез на полати, поплакал там и заснул.

Иконы оставались без глаз до самой осени. Летом у Дмитрия не было времени заняться ими. В сущности, он не знал, как поправить дело. Осенью, когда замесила на вареном конопляном масле замазку для окон, он взял кусочек ее и решил залепить дырочки на иконах. Получилось некрасиво, замазка торчала на иконах бугорками. Дмитрий соскоблил ее и замесил сам, пожиже. Жидкой замазкой и заделал дырочки. Когда замазка затвердела, он почистил замазанные места, сгладил неровности суконкой и своими чернилами из сажи на молоке подрисовал святым новые глаза.