Сын эрзянский - [11]

— До вечера выдержишь? — крикнул ей Дмитрий, начиная новый ряд.

— Выдержи сам, — отозвалась Марья.

Мимо их полосы по дороге проходил односельчанин с двумя женщинами, несшими обмолоченные влажные ржаные снопы для перевясел. Мужчина остановился возле Дмитрия.

— Много еще у вас осталось косить? — спросил он, сняв с плеча косу с прикрепленными к ней грабками.

— Сегодня только вышли, — сказал Дмитрий.

— Помощник твой, видать, ушел?

— У него свои дела. Поработал немного со мной и отправился.

— Знамо, он более привычен к топору да рубанку, — сказал собеседник и вскинул было косу на плечо, но задержался.

Прямо на них, широко размахивая руками, шел чернобородый мужчина в легкой поддевке, но без фуражки. В Баеве хорошо знали его вздорный характер, а за пристрастие к квасу прозвали Никита-квасник. Рассказывали, что после бани он выпивал полведра квасу с хреном.

— Ты, Нефедов, куда отправил сына?— с ходу спросил Никита.

— Может, ты хотел сказать — сынишку, — сказал Дмитрий.— До сына ему надобно еще вырасти.

— Это все одно. Куда, говорю, ты его отправил?

Никита говорит быстро, захлебываясь и глотая окончания слов. Понять его бывает нелегко:

Дмитрий неторопливо спросил:

— А тебе для чего надо знать, куда ушел мой сынишка?

— Хо! — взмахнул обеими руками Никита. — И он еще спрашивает, для чего старосте села знать. Не мне одному, а всему миру... Твой сын весной подрядился пасти баевский скот. Подрядился до самого снега. Может быть, скажешь, что уже наступила зима и пасти не нужно?..

Никита еще что-то говорил, но его уже не понимали ни односельчанин с косой на плече, ни его спутницы, вернувшиеся на шум. Довязав снопы, к ним подошла и Марья.

— Пасти скот подрядился Охрем, — все так же неторопливо возразил Дмитрий, — а мой сынишка при нем был подпаском. Охрему он не понадобился, тот его и отпустил.

— Охрем — хозяин своим драным порткам и своему кнуту, — раздраженно зачастил Никита.— Если бы твоему сыну разрешил уйти мир или я, староста, тогда бы он мог уйти... Ты спрашивал у стариков села? Старики тебе позволили отпустить сына?

Дмитрий молча смотрел на Никиту.

— Язык, знать, проглотил, чего молчишь?!

Вместо мужа возразила Марья:

— Напрасно ругаешься, дядя Никита. Много ли теперь пасти осталось.

У Никиты глаза позеленели от злости.

— Батюшки светы! Мокрохвостка вздумала меня учить. Кто тебя звал к мужчинам?! Видно, не гулял мужнин кнут по твоей глупой спине. Убирайся отсюда!

Марья, опустив голову, отошла от мужчин. По обычаю, не следовало ей вмешиваться в их разговор. Не женское это дело. Да очень уж стало ей жаль мужа, словно окаменел он перед этим расходившимся Никитой и молчит, слова не может вымолвить.

На шум стали собираться мужики, косившие неподалеку от Дмитрия. Проходивших по дороге Никита останавливал сам, взахлеб сообщая им о проступке Нефедова. Мужики сгрудились возле них, сдержанно переговаривались. Женщины образовали круг возле Марьи. Тоже судили и рядили.

Никита, подняв кулаки над головой, с бранью все ближе подступал к Дмитрию.

— Самого тебя заставим пасти стадо! Брось косу и бери в руки палку, коли отпустил сына!

Дмитрий из-под насупленных бровей с ненавистью смотрел на горлодера, а когда кулаки Никиты замелькали перед его лицом, он рывком поднял косу. Никита, как заяц, метнулся в сторону и, оступаясь на жнивье, стал отходить от него.

— Не бойся, не трону, — усмехнулся Дмитрий и положил косу на плечо.

Мужчины дружно рассмеялись. Их поддержали и женщины.

— Хватит, Никита, не время сейчас созывать сходки, — сказал старик в коротеньком зипуне, без шапки и босой.

— И правда, некогда нам здесь околачиваться. У тебя, Никита, вон косят трое сыновей да четвертый работник, пятеро баб за ними снопы вяжут. А мы — все тут, за нас никто не косит и не вяжет, — отозвался высокий мужик с окладистой бородой.

Его перебил ершистый мужичок в шапке из телячьей шкуры.

— Не торопитесь, старики, мирские дела наспех не решаются. Микита Уварыч правильно говорит. Зачем Нефедов отпустил сына в город? Нанятый человек принадлежит миру. Стало быть, мир и решает, отпустить его или не отпустить. Теперь пусть обратно отдает, что получил его сын за пастушество.

— А что мой сын получил от тебя? — презрительно спросил Дмитрий. — Ломоть черствого хлеба да куриное яичко! Приходи, я их тебе верну.

— Разговор не об этом, — смешался ершистый, сообразив, что сказал глупость, — осенью получишь, когда коров загонят во дворы.

— Вот осенью ты с меня и выверни, — сказал Дмитрий и спокойно направился к своему ряду, бросив на ходу: — Ничего мне от вас не надо!

Его независимое поведение несколько задело мужиков, особенно пожилых.

— Смотрите-ка, старики, какой гордый. Сынишка его все лето пас стадо, а ему от нас ничего не надо!

— Богат, потому и не надо!

— Не богат, а глуп. Молод еще... Был бы жив его отец Иван, он показал бы ему, как разговаривать со старшими.

— Понятное дело, показал бы...

Кто-то из молодых предложил:

— Робя, пошли истопчем его овес, вот тогда и будет знать!..

Дмитрий круто повернулся к толпе, снял с плеча косу:

— А ну, подходи, у кого четыре ноги — две обязательно срежу, может, тогда человеком сделается.