Сын директора - [61]

— Ненов, уходи, — сказал я. — Давай, давай.

— Уходи, — сказал и Шеф. — Чтоб не было здесь скандала.

Ненов подтянул узел галстука, посмотрел на Кореша, угрожающе крутанул головой и вышел.

Я кивнул Шефу, чтоб он был при Кореше, и сказал, что иду в туалет, пускай мол подождут. Вышел за Неновым. Я был спокоен, если можно назвать спокойствием острый обжигающий холод, который я чувствовал в груди.

Ненов уже совал ключ в дверцу «запорожца». Услышав мои шаги, он оглянулся, выпрямился.

— За это придется отвечать, Пешо. Потребую увольнения твоего приятеля.

— Так, — сказал я. — Что еще?

— И думай, что говоришь. За такую клевету…

Удар откинул его на радиатор. Он крикнул, но как-то тихо и пискливо, по-заячьи, ему не хватило воздуха. Встал и начал отступать, шаря по земле, — наверное, искал камень.

Я ударил его еще раз. На этот раз попал в подбородок, и он грохнулся во весь рост. Я подождал, пока он встанет, но он лежал и только охал. Может, притворялся.

Я вернулся в закусочную. Был невероятно спокоен, только рука побаливала. Шеф что-то говорил Корешу. Тот слушал, опустив голову, и потирал свой длинный нос.

— Ну, что там? — спросил Шеф, увидев меня. — Уехал?

— С машиной возится.

Уже стемнело, и не было видно, что делается на улице. Зафыркал мотор, фары выбросили сноп света и «запорожец», затихая, исчез в глубине. Значит, притворялся, сказал я себе, тем лучше. В эту минуту я ни о чем не думал, кроме руки. Осмотрел ее. На суставах были ссадины, рука начала опухать.

Шеф тоже смотрел на мою руку.

— Придешь домой, поставь компресс. Без перчаток всегда так… Сильно его попортил?

— Немножко, — сказал я безо всяких угрызений совести.

Кореш улыбнулся и толкнул меня в плечо.

12

Вот и все. Ненов был первым человеком, которого я ударил в своей жизни. Первым, кого я ударил первым.

Я шел домой легким шагом и с легким сердцем. Сошел с трамвая у Русского памятника. Шеф поехал дальше, Кореш сошел двумя остановками раньше — так ему было удобнее, можно напрямик домой, — и я шел один теплым вечером по бульвару Патриарха Евтимия. Шел, размахивая руками, с сигаретой во рту, и улыбался. Вряд ли прохожие видели мою улыбку, но я чувствовал себя их другом — другом всех этих незнакомых идущих по улице людей. Словно вернулся к ним после долгого отсутствия. Не знаю, что со мною было, я ударил человека по лицу, а чувствовал себя счастливым. Только рука побаливала.

Ужинал я вместе с нашими, за столом были все. Даже дед, который обычно допоздна торчит в сквере со своими товарищами. Про руку я сказал, что один тип толкнул дверь в трамвае и прищемил ее. Мама и дед поверили сразу, отец глянул с подозрением, но промолчал. Они знали, что я был на похоронах бати Апостола, а я разговорился, как никогда, и говорил очень громко. И хотя никто меня не спрашивал, сказал:

— На днях ухожу из бригады.

— А! — сказал отец. — Почему?

— Пойду на ремонтный завод. У одного приятеля там знакомое начальство. Будем устраиваться оба.

— Что ж, хорошо, — только и сказал отец, но губы его чуть дрогнули в улыбке.

Я был рад, что он доволен. И сам я был доволен и чувствовал себя страшно добрым. А насчет ремонтного завода мы с Корешем решили всего час назад, когда возвращались из закусочной. Шеф наше решение одобрил, потому что было ясно, что в бригаде нам оставаться нельзя. Может быть, и Ненов уйдет, сказал Шеф, работать ему с ним после этого не хотелось бы и он так ему и скажет; но он понимает, что и нам в бригаде делать нечего. Вообще Шеф — мужик справедливый и привык резать правду, даже когда это ему и неприятно.

Я отправился в свою комнату и растянулся на кровати. Можно было читать, или спать, сколько влезет, или играть с Пухом, — никогда я не чувствовал себя таким свободным и таким живым. Совсем живым. Сейчас все, что произошло в последние дни, казалось мне разумным и неизбежным, и я думал, что бывают в жизни события, которые не могут наступить ни раньше, ни позже, чем положено.

В окна лилась вечерняя прохлада, долетал городской шум и удары моего сердца затихали вместе с ним.

Это был мой город.

Мы с Корешем сидим в комнате парторга. Рядом с его столом — Ненов, нахмуривший свои бесцветные брови, сосредоточенный, с видом невинно оскорбленного человека. Челюсть вздулась и посинела, он слегка шепелявит, потому что один из передних зубов у него качается. Он все время придерживает щеку рукой и на нас не смотрит. Парторг что-то пишет в блокноте. Потом почесывает лоб и проводит растопыренными пальцами, как гребешком, по своей густой, как щетка, шевелюре.

— Ненов, что вы еще можете добавить?

— Ничего, товарищ Василев.

— А вы?

Вопрос относится к нам с Корешем. Я пожимаю плечами. Кореш тоже. Разговор окончен, но Василев постукивает карандашом о письменный стол и не спешит с выводами. Даже ничем не выдает своего мнения. Он просто вызвал нас, расспросил — и все. На столе перед ним лежит медицинская справка, которую Ненов представил в самом начале разговора. Парторг смотрит на всех нас по очереди и говорит:

— Ненов, вы свободны.

Кореш подталкивает меня, и мы тоже встаем, но Василев поднимает руку:

— Вы подождите.

Ненов берет со стола свою справку, кивает парторгу и выходит, волоча ноги, словно у него нет сил ходить. Василев долго молчит — на лбу у него складка, губы сжаты, — сует блокнот в стол и поднимает голову: