«Не буду спать, - поклялся Ваня. - Мать заснет, а я убегу. После случая с артистами она боится отпустить меня от себя на минуту, а сама уходит, по трое суток пропадает в городе. Сдержит слово командир полка или забудет? Неужели прав коневод Логинов Илья? Я рассказал ему по-честному, а он: «Будь при матери!» Мне уже пошел пятнадцатый, я уже не мальчик».
Матери не было. На столе лежала записка, написанная карандашом. Она просвечивала на солнце, как сухой лист.
«Проспал, - испугался Ваня. - Скотину выгнали, а я все валяюсь на перине».
Он спрыгнул с кровати, поспешно оделся.
- Тю, малахольный! - раздался голос Акулины. - Поперед кочетов портки надевает. Очи выкатил, смотри, лопнуть.
- Сколько времени? - спросил Ваня с испугом.
- Коровку еще не доила. Скаче, як скаженный. Лягай, почивай, куда навострился?
- Мне надо, - ответил Ваня. - Мне сегодня к командиру идти, к самому Логинову.
- Связался черт с младенцем! Поснидай трохи…
- Некогда, не хочу.
Акулина сунула ему в карман теплого пшеничного хлеба. Ваня выбежал на двор. Около крылечка гоготали гуси, в крапиве с порубленными верхушками - следы «сабельных атак» ребятишек - квохтала наседка, замычала корова в сарае с полуобвалившейся крышей… Утро показалось подростку необыкновенно радостным. Ноги не чувствовали земли. По утрам почему-то тело ощущает необычную легкость при беге. Тропинка петляла через сад, мимо подсолнухов, поворачивающих желтые плоские головы следом за светилом, тропинка вывела к коновязи.
Ваня сразу заметил незнакомого гнедого жеребца. Дончак. Поджарый, на высоких тонких ногах, с развернутой грудью, с длинным хвостом. Говорят, что когда волки нападают на лошадь, один забегает сзади и дергает за хвост, чтоб свалить жертву, второй вгрызается в горло и не спастись тогда никакому коню. Ерунда это! Взрослую сильную лошадь волкам не взять, если она не в оглоблях, нападают они на раненых, больных или старых, которые еле передвигают ревматичные ноги с узловатыми суставами, могут зарезать жеребенка и то, не дай бог, кобылица или вожак табуна услышит крик детеныша - примчатся, затопчут супостата. Некоторым коням стригли хвосты не потому, что хозяин боялся нападения волков. От небольшого ума эта мода пошла с германской - у немецких битюгов были подрезаны хвосты и гривы, как кустарники в «диком» лесу, где каждое дерево пронумеровано. Настоящий казак никогда не будет уродовать друга: хвост помогает держать направление во время бега, им лошадь отгоняет тучи слепней и мошки. Да и что за Булан, если его изуродовали на манер бульдога!
Дончак фыркнул, понял, что понравился мальчишке, скосил буйный черный глаз… Откуда появилась у Ванюши любовь к лошадям? Родился в Кронштадте среди каменных зданий, на острове, где видел лошадей разве только под седлом господина коменданта города, в Кронштадте даже не было извозчиков. Как-то на улице ремонтировали мостовую, не ту, которая мощена чугунными решетками, а мощенную мраморной брусчаткой около фортов. Он увидел из окна: телега увязла в песке развороченной мостовой, на ней десяток бочек с квашеной капустой для кухни. Мужик тупо бил лошадь прутом, а Ванечка выскочил из дома без пальто, повис на руке мужика:
- Не трожь! Ты плохой! Я тебя не люблю!
Пьяный мужик оторопело уставился на мальчонку, сбросил с рукава, прохрипел:
- Уйди, барин, зашибу!
Рыдающего Ванечку увели домой, мужику, вернее, его лошади подсобили проходившие мимо матросы в белых брезентовых рабочих робах, подтолкнули плечами телегу и выкатили на брусчатку.
Точно такой же звук, как у того прута, и у нагайки, хотя она и не железная, когда есаул Хмара чуть не убил Ваню два года назад. Теперь Хмара бродит где-то рядом… Встретил мать - не узнал. И его, Ваню, встретит - не узнает: парень вырос, ну а шрам вдоль спины… у всякого может быть.
- Угощайся! - Ваня подошел к дончаку, протянул ломоть теплого хлеба. - Почему я тебя не знаю? Тебя ночью привели, тебя взяли в плен?
Жеребец осторожно взял с ладони угощенье, обдало теплом, выгнул шею с маленькой головой.
- Эй, герой, портки с дырой, айда в хату, комполка кличет! - донесся от каменного дома под черепицей голос Ильи.
«Не забыл! - екнуло сердце у мальчика. - Вспомнил!»
Он боязливо переступил порог. Командир полка Логинов сидел за столом перед ведерным самоваром, пил чай. Напротив, привалясь к стене, расселся широкий мужчина в черной кожаной куртке, как у отца, перепоясанной скрипучими, как хромовые сапоги, рыжими ремнями, на боку деревянная коробка с маузером, тоже как у отца, и тельняшка под курткой…
- Вот, Цыбин, - указал на подростка командир полка, - принимай, жалую новым бойцом.
Говорил он быстро, в веселом тоне. Не было случая, чтоб Василий Григорьевич Логинов забыл то, что обещал. Он никогда ничего не записывал, знал наизусть полный список личного состава: фамилии, имена, года рождения, проступки и заслуги каждого. Бойцы говорили с уважением: «Не голова, а штаб фронта с писарями».
Командир первого эскадрона Цыбин поперхнулся чаем. Пил он из блюдца, держа его на толстых загрубелых пальцах, отдувался, как купец первой гильдии.
- Ты серьезно, Григорьевич?
