Сын - [5]

Всё потерялось в стуке двух сердец.

Всё дело в том, что…

                       Стой! Но в чём же дело?

Всю жизнь я восхищался им и ждал,

Чтоб в сторону мою хоть поглядел он.

Ждал. Восхищался. Вот и опоздал.

И он прервал неконченую фразу:

— Не провожай. Так лучше. Я пойду

С товарищами. Я умею сразу

Переключаться в новую среду.

Так проще для меня. Да и тебе ведь

Не стоит волноваться. — Но, без сил,

Отец взмолился. Было восемь, девять.

Я ровно в десять сына упросил.

Пошли мы на вокзал — таким беспечным

И лёгким шагом, как всегда вдвоём.

Лежал табак в мешке его заплечном,

Хлеб, концентраты, узелок с бельём.

Ни дать ни взять — шёл ученик из класса

В экскурсию под выходной денёк.

Мой лейтенант и вправду мог поклясться,

Что в поезде не будет одинок:

Уже в метро попутчиков он встретил.

И лейтенанты вышли впятером.

Я был шестым. Крепчал ненастный ветер.

Зенитки били. Где-то грянул гром.

Как будто дождь накрапывал. А может,

Дождь начался совсем в другую ночь…

Да что тут: был ли, нет ли — не поможет,

Тут и гораздо большим не помочь.

Мы были близко. Рядом. Сжали руки.

Сильней. Больней. На столько долгих дней.

На столько долгих месяцев разлуки.

Но разве знали правду мы о ней?

А тут же, с матерями и без близких,

С букетиками маленьких гвоздик,

Выпускники из школ артиллерийских

С Москвой прощались.

                     Мрак уже воздвиг

Железный грубый занавес у входа

В ночной вокзал.

                 Кричали рупора.

Пошла посадка…

                 — Сколько до отхода?

Что? Полчаса?

              — Ну, а теперь пора.

Гражданских на вокзал не пустят.

                                 — Ну, так

Обнимемся под небом, под дождём.

— Постой.

          — Прощай.

                    — Постой хоть пять минуток.

Пока пройдёт команда, переждём.

Отец не знает, сына провожая,

Чья кровь, как молот, ухает в виски,

Чья кровь стучит, своя или чужая.

— Ну а теперь — ещё раз, по-мужски. —

И, робко, виновато улыбаясь,

Он очень долго руку жмёт мою.

И очень нежно, ниже нагибаясь,

Простое что-то шепчет про семью:

Мать и сестру.

               А рядом, за порогом,

Ночной вокзал в сиянье синих ламп.

А где-то там, по фронтовым дорогам,

Вдоль речек, по некошеным полям,

По взорванным голодным пепелищам,

От пункта Эн на запад напрямик

Несётся время. Мы его не ищем.

Оно само найдёт нас в нужный миг.

Несётся время, синее, сквозное,

Несёт в охапках солнце и грозу,

Вверху синеет тучами от зноя

И голубеет реками внизу.

И в свете синих ламп он тоже синим

Становится, и лёгким, и сквозным, —

Тот, кто недавно мне казался сыном.

А там теснятся сверстники за ним.

На загоревших юношеских лицах

Играет в беглых бликах синева,

И кубари пришиты на петлицах.

А между ними, видимый едва,

Единственный мой сын, Володя, Вова,

Пришедший восемнадцать лет назад

На праздник мироздания живого,

Спешит на фронт, спешит в железный ад.

Он хочет что-то досказать и машет

Фуражкой.

          Но теснит его толпа.

А ночь летит и синей лампой пляшет

В глазах отца. Но и она слепа.

8

Что слёзы! Дождь над выжженной пустыней.

Был дождь. Благодеянье пронеслось.

Сын завещал мне не жалеть о сыне.

Он был солдат. Ему не надо слёз.

Солдат? Неправда. Так мы не поможем

Понять страницу, стёршуюся сплошь.

Кем был мой сын? Он был Созданьем Божьим.

Созданьем божьим? Нет. И это ложь.

Далёк мой путь сквозь стены и по тучам,

Единственный мой достоверный путь.

Стал мой ребёнок облаком летучим.

В нём каждый миг стирает что-нибудь.

Он может и расплыться в горькой влаге,

В солёной, сразу брызнувшей росе.

А он в бою и не хлебнул из фляги,

Шёл к смерти, не сгибаясь, по шоссе.

Пыль скрежетала на зубах. Комарик

Прильнул к сухому, жаркому виску.

Был яркий день, как в раннем детстве, ярок.

Кукушка пела мирное «ку-ку».

Что вспомнил он? Мелодию какую?

Лицо какое? В чьём письме строку?

Пока, о долголетии кукуя,

Твердила птица мирное «ку-ку»?

…Но как он удивился этой липкой,

Хлестнувшей горлом, жгуче-молодой!

С какой навек растерянной улыбкой

Вдруг очутился где-то под водой!

Потом, когда он, выгнувшись всем телом,

Спокойно спал, как дома, на боку,

Ещё в лесном раю осиротелом

Звенело запоздалое «ку-ку».

Жизнь уходила. У-хо-ди-ла. Будто

Она в гостях ненадолго была.

И, спохватившись, что свеча задута,

Что в доме пусто, в окнах нет стекла,

Что ночью добираться далеко ей

Одной вдоль изб обугленных и труб.

И тихо жизнь оставила в покое

В траве на скате распростёртый труп.

Не лги, воображенье.

                     Что ты тянешь

И путаешься?

             Ты-то не мертво.

Смотри во все глаза, пока не станешь

Предсмертной мукой сына моего.

Услышь,

        в каком отчаянье, как хрипло

Он закричал, цепляясь за траву,

Как в меркнущем мозгу внезапно выплыл

Обломок мысли:

               «Всё-таки живу».

Как медленно, как тяжело, как нагло

В траве пополз тот самый яркий след,

Как с гибнущим осталась с глазу на глаз

Вся жизнь, все восемнадцать лет.

Ну, так дойди до белого каленья…

Испепелись и пепел свой развей.

Стань кровью молодого поколенья,

Любовью всех отцов и сыновей.

Так не стихай и вырвись вся наружу,

С ободранною кожей, вся как есть,

Вся жизнь моя, вся боль моя — к оружью!

Всё видеть. Всё сказать. Всё перенесть.

Он вышел из окопа. Запах поля

Дохнул в лицо предвестьем доброты.

В то же мгновенье разрывная пуля,