Сын - [2]

В нескладных сапогах по коридору

Протопал утром. Жадно мыл лицо

Под этим краном. Посмеялся вздору

Какому-нибудь. Вышел на крыльцо,

И перед ним открылся разорённый

Старинный этот русский городок,

В развалинах, так ясно озарённый

Июньским солнцем.

                  И уже гудок

Вдали заплакал железнодорожный.

И младший лейтенант вздохнул слегка.

Москва в тумане, в прелести тревожной

Была так невозможно далека.

Опять запел гудок, совсем осипший

В неравной схватке с песней ветровой.

А поезд шёл всё шибче, шибче, шибче

С его открыткой первой фронтовой.

Всё кончено. С тех пор прошло полгода.

За окнами — безлюдье, стужа, мгла.

Я до зари не сплю. Меня невзгода

В гостиницу вот эту загнала.

В гостинице живут недолго, сутки,

Встают чуть свет, спешат на фронт, в Москву

Метёт метель, мешается в рассудке,

А всё метёт…

               И где-нибудь во рву

Вдруг выбьется из сил метель-старуха,

Прильнёт к земле и слушает, дрожа, —

Там, может быть, её детёныш рухнул

Под ёлкой молодой у блиндажа.

3

Я слышал взрывы тыщетонной мощи,

Распад живого, смерти торжество.

Вот где рассказ начнётся. Скажем проще —

Вот западня для сына моего.

Её нашёл в пироксилине химик,

А металлург в обойму загвоздил.

Её хранили пачками сухими,

Но злость не знала никаких удил.

Она звенела в сейфах у банкиров,

Ползла хитро и скалилась мертво,

Змеилась, под землёй траншеи вырыв, —

Вот западня для сына моего.

А в том году спокойном, двадцать третьем,

Когда мой мальчик только родился,

Уже присматривалась к нашим детям

Та сторона, ощеренная вся.

Гигантский город видел я когда-то

В зелёных вспышках мертвенных реклам.

Он был набит тщеславием, как ватой,

И смешан с маргарином пополам.

В том городе дрались и целовались,

Рожали или гибли ни за что,

И пели «Deutschland, Deutschland uber alles…».

Всё было этим лаком залито.

…Как жизнь черна, обуглена. Как густо

Заляпаны разгулом облака.

Как вздорожали пиво и капуста,

Табак и соль. Не хватит и мелка,

Чтоб надписать растущих цен колонки.

Меж тем убийцы наших сыновей

Спят сладко, запелёнаты в пелёнки,

Спят и не знают участи своей.

И ты, наш давний недруг, кем бы ни был,

С тяжёлым, бритым, каменным лицом,

На женщин жаден, падок на сверхприбыль, —

Ты в том году стал, как и я, отцом.

Да. Твой наследник будет чистой крови,

Румян, голубоглаз и белобрыс.

Вотан по силе, Зигфрид по здоровью, —

Отдай приказ — он рельсу бы разгрыз.

Безжалостно, открыто и толково

Его с рожденья ввергнули во тьму.

— Такого сына ждёшь ты? — Да, такого.

— Ему ты отдал сердце? — Да, ему.

Вот он в снегу, твой отпрыск, отработан,

Как рваный танк. Попробуй оторви

Его от снега. Закричи: «Ферботен!» —

И впейся в рот в запёкшейся крови.

Хотел ли ты для сына ранней смерти?

Хотел иль нет, ответом не помочь.

Не я принёс плохую весть в конверте,

Не я виной, что ты не спишь всю ночь.

Что там стучит в висках твоих склерозных?

Чья тень в оконный ломится квадрат?

Она пришла из мглы ночей морозных.

Тень эта — я. Ну как, не слишком рад?

Твой час пришёл.

                 Вставай, старик.

                                  Пора нам.

Пройдём по странам, где гулял твой сын.

Нам будет жизнь его — киноэкраном,

А смерть — лучом прожектора косым.

Над нами небо, как раздранный свиток,

Всё в письменах мильонолетних звёзд.

Под нами вспышки лающих зениток.

Дым разорённых человечьих гнёзд.

Снега. Снега. Завалы снега. Взгорья.

Чащобы в снежных шапках до бровей.

Холодный дым кочевья. Запах горя.

Всё неоглядней горе, всё мертвей.

По деревням, на пустошах горючих

Творятся ночью страшные дела.

Раскачиваются, скрипя на крючьях,

Повешенных иссохшие тела.

Расстреляны и догола раздеты,

В обнимку с жизнью брошены во рвы,

Глядят ребята, женщины и деды

Стеклянным отраженьем синевы.

Кто их убил? Кто выклевал глаза им?

Кто, ошалев от страшной наготы,

В крестьянском скарбе шарил, как хозяин?

Кто? — Твой наследник.

                       Стало быть, и ты…

Ты, воспитатель, сделал эту сволочь,

И, пращуру пещерному под стать,

Ты из ребёнка вытравил, как щёлочь,

Всё, чем хотел и чем он мог бы стать.

Ты вызвал в нём до возмужанья похоть,

Ты до рожденья злобу в нём разжёг.

Видать, такая выдалась эпоха, —

И вот трубил казарменный рожок,

И вот печатал шагом он гусиным

По вырубленным рощам и садам,

А ты хвалился безголовым сыном,

Ты любовался Каином, Адам.

Ты отнял у него миры Эйнштейна

И песни Гейне вырвал в день весны.

Арестовал его ночные тайны

И обыскал мальчишеские сны.

Ещё мой сын не мог прочесть, не знал их,

Руссо и Маркса, еле к ним приник, —

А твой на площадях, в спортивных залах

Костры сложил из тех бессмертных книг.

Тот день, когда мой мальчик кончил школу,

Был светел и по-юношески свеж,

Тогда твой сын, охрипший, полуголый,

Шёл с автоматом через наш рубеж.

Ту, пред которой сын мой с обожаньем

Не смел дышать, так он берёг её,

Твой отпрыск с гиком, с жеребячьим ржаньем

Взял и швырнул на землю, как тряпьё.

…Снега. Снега. Завалы снега. Взгорья.

Чащобы в снежных шапках до бровей.

Холодный дым кочевья. Запах горя.

Всё неоглядней горе, всё мертвей.

Всё путаней нехоженые тропы,

Всё сумрачней дорога, всё мертвей…

Передний край. Восточный фронт Европы —

Вот место встречи наших сыновей.

Мы на поле с тобой остались чистом, —

Как ни вывёртывайся, как ни плачь!