Святой самозванец - [3]

Фрэнсис и Аделина помогли Мэгги войти и закрыли дверь.

— Мне так жаль, — сказала жена. Она все еще была похожа на ангела со своими светлыми волосами и серыми глазами. Ее ребенок от Феликса еще жив.

Голос Сэма полон преданности.

— Мэгги, я здесь. Я здесь.

Как будто это имеет значение сейчас.

Как могла она лежать рядом с Сэмом и любить его? Как могла носить его ребенка? Ее предназначением в жизни было вырастить Джесса, чтобы он стал взрослым и спас мир.

Прежняя Мэгги умерла, когда умер Джесс. Вместо нее новая женщина надела одежды мести, как в Книге пророка Исайи, и окуталась рвением, словно плащом. Горестные мысли.

Она снова услышала голос Джесса, обращенный к ней, он прозвучал всего несколько недель назад:

— Chi sono io? Chi sono io?[1] — спрашивал он.

Она опустилась на колени и обняла его.

Он прошептал:

— Пожалуйста, скажи мне, мама. Я чувствую себя достаточно взрослым, чтобы знать правду, какой бы она ни была. Иногда думаю, что всегда был старым. — Он отстранился и погладил ее по щеке. — Ты боишься, что я не буду любить тебя. Правда? Не беспокойся. Даже если ты в действительности не моя мать, не бойся. Когда я думаю о любви, то думаю о тебе. Ты такая чистая, такая красивая… Ti voglio bene, mamma[2]. Всегда.

Слезы опять потекли по лицу.

Фрэнсис и Аделина осторожно сняли с Мэгги дизайнерскую шляпу с вуалью. Поскольку они сами были богатыми, то знали, что это лучшая шляпа в Милане.

Они высвободили из ее крепко сжатой руки кружевной зонтик. Стоя спереди и сзади, сняли длинный жакет, словно она была священником.

Мэгги задержалась в прихожей, которую так хорошо знала — та же персидская ковровая дорожка, те же картины, тот же гладкий паркет на полу. На полпути к комнатам на стене до сих пор висит тяжелое серебряное распятие — самое красивое, какое ей доводилось видеть — над черной скамеечкой для молитвы, где семейство Росси преклоняло колени. Больше ее этим не обманешь. Какой она была глупой, позволив своей вере превратиться в нестрогое христианство, модное сегодня! Ее учили истинной вере в детстве, в баптистской церкви.

Но глаза открылись. Мэгги не видела знака Сатаны, но знала, что он здесь.

— Ох, Мэгги, — произнесла Аделина. Она выбежала из комнаты, сказала, что приготовит чай.

В официальной гостиной, которую она когда-то убирала, когда служила горничной, под ее девятифутовым потолком, под подлинным Модильяни, Мэгги села на диван возле темно-серых портьер и позволила всем остальным утешать ее. Она клала голову на их плечи, обнимала в ответ, но в душе ждала знака от Бога.

Глава 2

Корал Андерс подошла к стеклянному входу в здание. Ее рыжие волосы развевались по ветру, бедра мягко покачивались под платьем без рукавов, отделанным перьями. Не характерная для Нью-Йорка золотая осень задержала появление желтых листьев в октябре.

Жалея о том, что ей придется привыкать к гудкам такси вместо плеска воды о борта судна и к вони отбросов на Манхэттене вместо запаха морской воды, она взялась за бронзовую ручку двери дома на Пятой авеню, где Теомунд Браун, ее бывший хозяин, жил с тех пор, как они познакомились. В руке Корал сжимала газету с заголовком, извещавшим о его смерти: «Американский миллиардер умер в Италии».

Появилось незнакомое лицо человека, одетого в ливрею швейцара.

— Чем я могу вам помочь, сеньорита?

Сеньорита? Она не помнила, чтобы когда-нибудь швейцар в Нью-Йорке говорил по-испански.

— Я пришла повидать… найти Луиса, — ответила она. — Он был дворецким Теомунда Брауна. Браун жил в пентхаусе.

— Си, сеньор Луис. Он все еще живет в пентхаусе.

Корал скрыла удивление.

— А ваше имя? — спросил швейцар.

— Корал. Он меня знает. Просто позвоните наверх.

— Ahorita mismo[3], сеньорита Корал, — произнес швейцар и впустил ее в мраморный вестибюль. Когда он исчез, чтобы позвонить, Корал опустилась на обитую кожей кушетку, где впервые кокетничала с Сэмом Даффи, в то время служившим здесь швейцаром — два века назад, как ей казалось. Теперь Сэм в Италии, с Мэгги и ее сыном.

Вернулся новый швейцар.

— Сеньор Луис вас примет, — сказал он. Вызвал лифт пентхауса и подождал, пока он спустится. После этого он набрал код на панели и придержал двери, пока она не вошла.

Двери закрылись, и пока дорогая кабина бесшумно поднималась наверх, Андерс гадала, что бы это значило, что Луис, дворецкий, до сих пор живет в пентхаусе. Теомунд умер больше месяца назад.

Лифт остановился. Двери открылись.

Там стоял преобразившийся Луис. Вместо потрепанных костюмов, которые он обычно носил, на нем были сапоги, черные штаны и традиционная «гуайавера», рубаха из полотна, какие она видела в Акапулько. Он сменил американскую прическу и гладко зачесывал волосы со лба назад, что подчеркивало точные черты его лица и прямой взгляд — не угрожающий, какой был у Тео, но тем не менее пронизывающий. В левой руке он держал красный кожаный чехол, украшенный переплетением абстрактных черно-белых узоров. Она увидела рукоятку богато украшенного серебряного кинжала.

Никогда прежде она не думала о Луисе как об иностранце. Теперь не было никаких сомнений в том, что он — привлекательный латиноамериканец в своей стихии и в самом расцвете сил.