Святой - [43]

Тут сэр Томас вскричал таким пронизывающим голосом, что слова его разнеслись по всему залу:

– Из рук моего короля для суда над ним!

Все четверо пришли в сильное возмущение от этих жестоких слов. Реджинальд Красивый принялся теребить концы своих перчаток, которые он до сих пор, играючи, держал в левой руке. Сэр Ричард Фраппдюр спиной и ногами с такой силой оттолкнул свое кресло, что дуб затрещал, а Молчаливый оказал:

– Кончайте!

Сэр Томас же произнес с величием святого:

– Кажется, вы угрожаете мне, храбрые рыцари? Чего хочет мой король от меня? То, что его, ему и отдам. Мое тело? Вот оно, берите его; совесть же моя не принадлежит ни ему, ни мне.

– Не забудем рыцарских обычаев, – сказал сэр Уильям. – Господа! Предоставьте мне задать ему вопрос.

Он поднялся и, смертельно бледный, стал перед примасом.

– Томас Бекет, снимешь ли ты отлучение с епископа Иоркского? Говори!

Но сэр Томас безмолвствовал и тем обрек себя на смерть.

– Томас Бекет, ты, наперекор воле своего короля и вопреки решению парламента, снова ступил на английскую землю. Оставь Англию! Тебе обеспечен свободный проезд к морю. Когда удалишься ты? Говори!

Но сэр Томас безмолвствовал.

Сэр Уильям ждал некоторое время ответа и в заключение мрачно произнес:

– Это вероломство. Кровь твоя да падет на твою голову!

Все четверо вышли из зала мерными шагами. Я знал, что они направились за оружием.

Тут наступила такая тишина, что я слышал, как сердце молотом стучало у меня в груди. И вот посреди молчания раздался сильный, твердый голос, – я не сразу узнал его, – это был голос сэра Томаса. С пламенной молитвой обратился он к распятию, висевшему против него на стене:

– Царь всея скорби, избери это тело своей обителью! Снова долгое время я слышал лишь удары своего сердца. Тут сэр Томас заговорил вторично, протянув вперед свои худые руки:

– Проводи их! Удостой меня страстей твоих!

При этих словах меня охватил благоговейный трепет, и я не дерзал дальше смотреть в лицо сэра Томаса, страшась, что трехликий уже вселился в его тело и сияет во всем своем величии из его очей.

Но заслыша в проходе шум оружия, я пришел в себя и, бросившись к дверям, задвинул все засовы. Выведенное моими действиями из сонного оцепенения, все сборище монахов окружило примаса: одни падали к его ногам, другие, жаждавшие увести его, хватали за руки, третьи обнимали его, желая как бы овладеть им и унести его отсюда.

Тем временем снаружи на дверь обрушились оглушительные удары топоров.

Но примас не хотел подниматься с того места, где над ним вершили суд. Тут к нему подошел стройный диакон, с умными, глазами, и, приложив палец к губам, обратил его внимание на слабый звон маленького колокола, едва слышный среди всего этого шума.

– Звонят к вечерне! Вас ждут, отец мой, в церкви! – напомнил он.

Томас Бекет беспрекословно поднялся, шествие выстроилось с распятием во главе, и примас двинулся по длинной галерее, ведущей через внутреннее помещение епископского дома к алтарю собора; я также пошел в ряду монахов, певших псалмы.

Здесь арбалетчик умолк; его взгляд остановился на песочных часах, стоявших рядом с ним на каминном выступе: там только что скатились из верхнего сосуда в нижний последние песчинки. Ганс перевернул часы и заметил:

– Сегодня годовщина того дня, когда под вечер, вот в этот самый час, сэр Томас совершал свой последний путь.

Достигнув в соборе алтаря, примас опустился перед ним на колени, окруженный тесным кольцом своих клириков; некоторые из них, стоявшие у сводчатого входа в алтарь, кидали тревожные взгляды вдоль нефа по направлению к главному порталу, через который могли проникнуть норманны, – ибо диакон избрал это убежище не из-за его защищенности, а в расчете на неприкосновенность святого места.

Я, в свою очередь, не спускал глаз с портала, решив в последний миг, не обнажая меча против четырех рыцарей, – что мне, как слуге, возбранялось, – защитить своим телом сэра Томаса, дабы тем снять вину за пролитие крови мученика с моего короля и повелителя.

Но всему бывает конец: под порталом зазвенело и засверкало, четверо вооруженных с головы до ног вошли в двери и устремились с обнаженными мечами через неф собора.

– За мною, кто верен королю! – вскричал сэр Уильям Трэси.

Поспешно попытался я замкнуть дверцы решетки, отделяющей хор от остальной церкви. Но примас, поднявшись и повернувшись лицом к убийцам, неотразимым движением запретил мне это делать. Все клирики столпились вокруг него. Те, что помоложе и посмелее, заполнили ступени. На нижнюю первым твердой ногой стал Трустан Гримм, державший крест; остальные, – кто стоя, кто на коленях, – окружили епископа, тесно прижавшись друг к другу, как испуганное и сбившееся в кучу стадо, у которого убивают пастуха.

– Где изменник? – воскликнул сэр Уильям Трэси. Тут храбрый монах Трустан как защиту и угрозу выставил им навстречу крест, который он держал обеими руками. Удар меча, струя крови – и рука, отсеченная от тела, вместе с крестом упала наземь. Тогда все четверо набросились на перепуганных монахов, нанося им удары плашмя и обращая бритоголовых в трусливое бегство. Я же подбежал вплотную к сэру Томасу, – он стоял посередине главного алтаря; руки его были простерты, как у распятого, висящего над его головой, – словно Христос во образе своего двойника.