Святой - [42]

Я, с своей стороны, стал держать совет с олдерменом и, объявив ему настоящую, последнюю волю моего короля и повелителя, приказал, как скоро четверо удалятся, приободрить своих сограждан, вооружить их и ждать моих указаний.

Затем я боковым переулочком пробрался к епископскому замку. Там меня, как королевского слугу и человека, хорошо известного в Англии, пропустили беспрепятственно и даже с готовностью, видя во мне помощника в беде.

Они ввели меня в великолепный, хорошо натопленный покой, где примас сидел за трапезой в кругу многочисленных клириков и прислуживающей братии, и я спрятался за их спины, с нетерпением выжидая той минуты, когда можно будет приблизиться к сэру Томасу.

Сам он не притрагивался к пище, а сидел с закрытыми глазами, прислонив к спинке епископского кресла свою мертвенную голову, и слушал, как некий бедный, благочестивый житель Кентербери дрожащим голосом докладывал ему о появлении четырех рыцарей.

Показав примасу грозящую опасность, этот сакс стал заклинать его спасти свою жизнь бегством. Боязливый шепот пронесся за столом.

Сэр Томас не пошевелился.

– Довольно! – спокойно произнес он, благословил и отпустил плачущего человека. Затем он сказал: – Подай мне чашу, – и молодой клирик, к которому он обратился, светлокудрый мальчик, в белой, ниспадающей складками одежде, подал ему хрустальную чашу, наполненную водой, которую он медленно осушил.

Тут я выступил вперед и бросился к ногам примаса.

– Досточтимый отец мой, я к вам от моего короля, – он тревожится за вас! – вскричал я. – Он послал меня на быстроходных кораблях, на взмыленных конях, дабы я прикрыл вас своим телом и поставил под защиту его королевского могущества. Вставайте, благочестивые братья, – обратился я к его клирикам, – подымитесь и пособите мне! Отведите вашего епископа в самый отдаленный и недоступный из его покоев. А вы, остальные, помогите мне запереть ворота и заградить входы. Пусть уляжется первая вспышка у тех четырех рыцарей и отражен будет первый приступ, – и тогда, с помощью жителей Кентербери, я доставлю примаса до ближайшего королевского замка. Сэр Томас, во имя пречистой матери, не противьтесь! Отдайтесь под защиту короля – и ни один волос не упадет с вашей головы.

Не двигаясь с места, все клирики устремили свои взоры на примаса; последний же несколькими спокойными словами свел на нет мою попытку:

– Лучше тебя известно мне желание твоего государя. Ясно читаю я в его сердце! Да исполнится на мне воля предвечного и решение моего короля.

– Клянусь пятью пречистыми ранами! – закричал я, выходя из себя, – король не желает, чтобы вас здесь убили! Его ли это вина, если вы сознательным и преступным упорством хотите погубить свое тело и душу короля?

Тут сэр Томас внезапно обернулся ко мне и поразил меня евангельскими словами:

– Отыди, лукавый и злой раб! Ибо ты досаждаешь мне!

В страхе я вскочил на ноги и скрылся за спинами клириков. Я был опечален, а еще более того разгневан, что сэр Томас, до сих пор меня щадивший, в тот самый миг, когда обнаружились его истинные помыслы, обозвал меня такими злыми и постыдными именами, как будто бы я уже издавна был архиплутом. Разве же это не было несправедливостью? Я предоставляю вам самому судить о том теперь, когда вам известна моя жизнь с молодых лет, ибо я не утаил от вас ни одной из моих слабых сторон.

Не успел я еще справиться со скорбью, вызванной незаслуженным ударом, как двери раскрылись, и все четыре норманских рыцаря вошли в зал без доспехов и оружия, в придворной одежде. С изысканной вежливостью, но с враждебными лицами поздоровались они с примасом. При их появлении епископ выпрямился в своем кресле, и я был поражен величием его осанки: все немощи, казалось, от него отлетели. Он ответил с тем же достоинством на привет своих зловещих гостей и легким движением руки пригласил их к своему столу. Те сели.

– Как поживает мой король и повелитель? – спросил он их через некоторое время и не получил ответа.

– Заключен ли мир? – спросил он снова.

Но те четверо только смотрели на епископа, – одни исподлобья, грозно нахмурив брови, другие – боязливо косясь на него. Они что-то невнятно пробормотали.

Первым опомнился сэр Ричард, прозванный за свой непобедимый кулак «Frappedur», что значит по-нашему Фраппдюр «крепкобойный».

– От имени короля явились мы сюда, – сказал он,

– Я верю вам, – ответил примас. – Вам, приближенным, понятны едва заметные желания короля. И вы творите его волю.

– Сними отлучение с епископа Иоркского, примас, или оставь Англию! – продолжал рыцарь Фраппдюр, а Молчаливый вторил ему:

– Сними отлучение или уезжай!

– Не я один, ныне также и другой, святой отец в Риме, предал его отлучению, – возразил сэр Томас спокойно. – К нему пусть обратится мой брат из Иорка: меня это не может более касаться. Я помышляю лишь о мире,

– Так легко тебе от нас не увернуться, ты, двуязычный! – напал на примаса Уильям Трэси, владевший словом лучше всех четверых. – Сними с епископа отлучение, которым ты его поразил. Оно жжет его сильнее, чем то, римское. Довольно нам твоих тонких различий и ухищрений. Повинуйся своему королю и сюзерену с прямодушием и верностью, как это делаем все мы. Разве ты не детище его благоволения? Кто вознес тебя из ничтожества, кто сделал из сакса человека? Откуда это высокое могущество твоего епископского кресла? Ты, неблагодарный, ты, злонамеренный! Отвечай и признавайся: из чьих рук получил ты его?