Святой - [35]

Я не мог отвести глаз от принца, когда он так вот, во всей своей красе и величии, стоял передо мною. А он обратился ко мне с нетерпеливым вопросом:

– Ганс, откуда это началось и почему так плохо обернулось? С того часа, говорю тебе, как отец рассорился с мудростью, то есть с сэром Томасом. Не перечь мне! Я хочу переодетым отправиться за море в тот монастырь, где постится и молится примас. Он меня любил, любит и посейчас, если только в нем осталась хоть частица не монашеская. Не отговаривай меня: я пойду к нему, обниму его колена, буду просить и молить, молить не как королевский сын и не так, как молят простого человека, – и я не успокоюсь, пока не сведу их обоих и не примирю друг с другом. Сэр Томас должен снова стать канцлером; ибо только его мудрости, великой и единственной, по силам успокоить это смятение.

Я знал, что за охотник принц Ричард до всяческих переодеваний и приключений, но на этот раз им двигала скорее чистая детская скорбь, нежели его горячая кровь!

Я пытался доказывать этому прямодушному сорвиголове, что неудавшееся примирение легко оборачивается еще худшей враждой. Но затем, не откладывая дела в долгий ящик, отправился раздобывать для него и для себя простое платье, готовый сопровождать принца Ричарда в его путешествии, ибо радостное упование, горевшее в его взоре, ослепило и меня, человека бывалого.

Отпуска у моего короля я не стал брать, да и ему самому должно было быть только приятно, что я, свидетель его позора, исчезну на несколько дней с его глаз.

Мы верхом пересекли Францию, переодетые двумя бедными немецкими рыцарями, ищущими военной службы и заработка. Впрочем, молодость и порода принца Ричарда так победно заявляли о себе из-под заплат его плаща, что мне для отвода всяких подозрений пришлось совершенно распроститься с придворными привычками и грубо ругаться и клясться на родном, аллеманском наречии по всем харчевням и большим дорогам. Сверх того, мы ехали по ночам и отдыхали днем.

И вот, в одном из трактиров, в то время как принц Ричард спал в отдаленной комнате, мне пришлось столкнуться с неким незнакомцем, которому дана была дьявольская власть над душами: своим острым мечом и еще более острым языком он всюду, где бы ни появлялся, как ангел раздора, рассекал кровные узы и безвозвратно рушил мир. И Львиному Сердцу суждено было впоследствии узнать его, но в эти дни господь еще уберег его от этого знакомства.

Я сидел за своей закуской, когда до меня донесся стук копыт по мощеному двору и шум въезжающего конного отряда. В комнату вошло пять или шесть рыцарей, богато одетых и вооруженных, согласно требованиям турнира. Они приказали живо подать им доброго вина.

Это были южане французы, стройные станом, обладавшие огненными очами и крылатой речью; они возвращались, как я вскоре узнал, с турнира в славном городе Париже, принужденные бежать оттуда вследствие внезапно вспыхнувшей злой ссоры.

Велев подбросить дров в огонь и рассевшись вокруг пылающего очага, рыцари принялись шутить и острословить, перекидываясь громкими словами; часть юношей с пренебрежением отзывалась о парижанках, которые не чета, мол, красавицам из Арля и Тараскона; другие, в свою очередь, горячились по поводу ссоры, отравившей и укоротившей им празднество.

Кто именно был зачинщиком ссоры, – для меня не могло быть сомнений. Это он как раз сорвался со своего места на середину, – глаза у него горели и волосы развевались.

– Да, это правда; куда ни ступит моя нога, всюду из земли вырывается пламя, – крикнул он им, – пламя ясное и смелое, не то, что ваш пригашенный огонь! Ведь и вы, провансальцы, аквитанцы, дети солнца, ненавидите втихомолку их, этих людей севера, с их закованным в латы телом и неповоротливыми движениями, с их властными речами и алчными взорами; ведь вы знаете, как завидуют они вам, баловням судьбы, вашим холмам, текущим маслом и вином, давнишним вольностям ваших римских городов, вашим счастливым гаваням, где совершается обмен и товарами и мыслями со всех концов земли; завидуют вашему морю и небу, совершенству ваших женщин, вашему сладостному языку; чувствуете же вы, что хотят они выжить вас с солнца и раздавить, как гадких насекомых!

Так и будет, ибо народы земли истребляют друг друга, и ненависть – всемогущий властелин мира! Но вам неохота себя беспокоить: так вейте же гнезда, предавайтесь покою и забавам в вашем царстве грез, – вы, сочинители сонетов! Любите, покуда в любви не познаете ненависти!

Мне же дайте подняться выше видимости и проникнуть в сущность вещей. Да здравствует ненависть, огневое дыхание земли! Взгляните на это сердце – очаг ее пожирающего пламени! Кто жаждет ненависти, – тот направь стопы свои к пылающему сердцу Бертрана де Борна! Пред этим алтарем открываются истинные помыслы, и руки хватаются за мечи.

И он указал на искусно вышитое золотом и пурпуром пылающее сердце, которое украшало левую сторону его черного в обтяжку камзола.

– Сердечко на вашем камзоле я объяснял себе по-иному, сеньор Бертран! – несмело подтрунил один молоденький рыцарь, одетый явно напоказ в лиловое, – видимо, цвета своей дамы. – Ведь и вы охотно засматриваетесь на красавиц, хотя только королевской крови. Еще недавно вы навестили за морем вашу старую любовь, королеву Элинор. Не споете ли нам ту воинственную песню, которую вы напевали в сумерки на ушко добродетельной супруге короля Генриха?