Святой - [22]

Мой король и повелитель, покончив с усобицей, пребывал в одном из своих норманских замков; и вот однажды мне случилось быть без дела, – со мною это редко бывает, – и я болтал на башне с одним из стражей, моим хорошим приятелем. Он на время передал мне свои обязанности, так как его милая поманила его к себе из огорода.

И вот, окидывая взором окрестность, я вижу на одном из близких холмов небольшой конный отряд, спускающийся по извилистой дороге. Впереди всадник, закованный в сверкающие на вечернем солнце доспехи и трубящий в рог. Это был Львиное Сердце. Вслед за ним ехали верхами три его брата и конная свита. Тут я замечаю нечто ослепительно белое – коня канцлера. Презрение к канцлеру и сознание собственной безопасности побеждают меня, – и, схватив большой сторожевой рог, я отвечаю на призыв сира Ричарда, а также приветствую канцлера, правда, с помощью уже моего собственного голоса, неслышного на таком расстоянии, дерзкими словами:

– Сэр Томас, ваше тело лишено мужской силы и в ваших жилах течет не рыцарская кровь. A la bonne heure! [В добрый час! (франц.)] Мне нет дела, если моему королю вздумается поджарить вас живьем и превратить в святого Лаврентия.

При виде белого коня мне показалось, что ни господину, ни слуге нечего уже больше опасаться со стороны канцлера и что даже само небо отступится от мести за этого трусливого человека.

Я поспешил сойти вниз и стал наблюдать за въезжающими, держась по возможности в стороне.

Сэр Томас не изменился, – его движения были столь же плавными, а одежды столь же пышными, как и прежде. Король бросился со свойственной ему горячностью навстречу сыновьям и своему канцлеру; он, кажется, истосковался по нем еще более, чем по своим детям. Сэр Томас сумел избавить своего короля от всякого смущения и предупредить внешние знаки раскаяния, почтительно склонившись перед ним, поведя затем речь о юношах, преисполненную заботливости и доброжелательства, но при этом мягко и спокойно прибавил, что недостаток времени, все возрастающие государственные заботы, разъезды и участие в посольствах, а к тому же неведомая ему доселе усталость не позволяют ему далее самому заниматься воспитанием принцев и потому он изберет для них, в качестве наставников, знаменитых мужей, которые без труда сумеют его заменить.

Король был поражен этой речью, а дети окружили канцлера и стали обнимать его со слезами, прося и умоляя от них не отдаляться. Только маленький Джон состроил довольную рожу. Тут и король вместе с мальчиками стал просить сэра Томаса не отстранять детей от себя. Красноречивые уста канцлера повторили с новыми изящными оборотами отказ, а темные глаза его были в то же время устремлены на короля, как будто говоря: жестокий человек, ты отнял у меня мое дитя и требуешь, чтобы я заботился о твоих. Я не знаю, прочел ли король Генрих в этом взгляде правду, но только он перестал уговаривать канцлера.

С того часа начались раздоры между четырьмя королевскими сыновьями, и уж канцлер больше не примирял их своей любовью, ибо они стали ему безразличны и он предоставил их собственной воле.

Я вам уже рассказывал, что обучал всех четырех юношей стрельбе из лука и арбалета. Мне был дан строгий наказ никогда при этом не отлучаться от них и не оставлять у них в руках арбалетов: при разности их склада и чувствах далеко не братских приходилось быть начеку, опасаясь, как бы они не бросились друг на друга с оружием в руках.

Однажды, когда я нес четыре арбалета на задний двор замка для четырех принцев, я уже издали услышал, вперемежку с собачьим лаем, шум и воинственные крики. Юноши так крепко вцепились друг в друга, что мне стоило большого труда их разнять. Львиное Сердце правой рукой схватил принца Жоффруа за горло, а левой вцепился в завитые волосы принца Генриха и изо всех сил тряс их обоих. Маленький Джон, державший сторону старших, вцепился Ричарду в спину и кусал его за шею. Я схватил сначала младшего, эту дикую кошку, а затем высвободил принцев Генриха и Жоффруа из сильных рук Львиного Сердца.

Тогда принц Ричард в пламенном гневе набросился на меня и закричал:

– Черт побери, арбалетчик, что же, ты хочешь лишить нас нашего наследственного права?

– Какого права, сир? – спросил я, озадаченный.

– Ненавидеть друг друга! – воскликнул он. – Этим ни один из нас не поступится.

Слова этого юнца вызвали во мне глубокое огорчение, я отозвал его в сторону и стал по-христиански внушать ему, как сладостно, когда братья живут между собою в согласии. Принц Ричард разразился бурными рыданиями и, всхлипывая, произнес:

– Он на меня сегодня даже не взглянул! – Я догадался, что он имеет в виду сэра Томаса.

– Если канцлер и меньше занимается вами, то это из-за неотложных государственных дел, в угоду и на пользу вашему родителю. – Тут юный Ричард упрямо покачал головою и, взглянув на меня своими большими голубыми глазами, воскликнул:

– Ты лжешь, арбалетчик! Канцлер не любит отца! Все четверо не только грызлись между собою, но, увы, перестали оказывать должное уважение королевскому достоинству своего родителя. Я помню, как меня ножом резнуло по сердцу увиденное и услышанное мной, когда я однажды сопровождал моего короля и повелителя в его опочивальню. Голова его была переутомлена государственными делами, а тело – охотой на оленей; он поник над вечерним питьем отяжелевшей головой и с храпом Уронил ее на лежавшие на столе руки.