Святой Франциск Ассизский - [18]

— К монсиньору епископу я пойду, — сказал Франциск посланнику, — ибо он отец и повелитель душ.

Гвидо принял его с искренней радостью и решил защищать. Епископ бывал раздражителен, но в нем сочеталось то, что сочетается в Церкви — здравый смысл и сверхъестественная вера.

БРАКОСОЧЕТАНИЕ С ГОСПОЖЕЙ БЕДНОСТЬЮ

Было апрельское утро 1207 года. Зал аудиенций заполнили любопытные жители Ассизи. Перед величественным Гвидо, облаченным в лиловые одежды, предстал Пьетро Бернардоне со свитой друзей и двадцатипятилетний, дерзкий, одинокий Франциск. Отец повторил свое обвинение, но сын и виду не подал, что будет защищаться, и тогда взял слово епископ. «Франциск, — сказал он, — твой отец тобою обеспокоен. Если ты хочешь служить Богу, верни отцу деньги, которые ты взял у него, и тогда гнев его смягчится». По залу пробежал шепот: «Епископ оправдал падрона Пьетро!»

Лицо у Пьетро просветлело; а епископ продолжал: «Может быть, твой отец добыл эти деньги нечестным путем или грехами, и Господь не хочет, чтобы они пошли на восстановление Его храма». Пьетро изменился в лице, а епископ продолжал: «Сын мой, имей веру в Господа, будь мужествен и бесстрашен, ибо Господь тебе помощник, и с избытком предоставит тебе все необходимое для восстановления церкви».

«Монсиньор, — в радости воскликнул Франциск, — не только деньги, но и платье я ему охотно верну!»

С присущей ему порывистостью он скрылся в соседней комнате, через минуту появился обнаженный, с одной лишь повязкой вокруг бедер, и сложил между отцом и епископом одежду, а поверх нее — горсть монет. Затем, обернувшись к изумленной публике, он торжественно объявил:

— Слушайте, слушайте и внемлите! До сего дня я называл отцом Пьетро Бернардоне, но я дал обет служить Богу, и возвращаю ему деньги, о которых он так тревожился, а также и всю одежду, которую от него получил, и обретаю право сказать: «Отче наш — Сущий на небесах», ибо не отец мне Пьетро Бернардоне!

Торговец ожидал чего угодно, только не такой выходки. Он схватил все в охапку и в гневе выбежал вон под шутки публики, возмущенной тем, что он не оставил сыну и рубашки. Епископ же распахнул руки, обнял дрожащего юношу, укрыл его своей мантией, благоговея перед тайной Божьей, и все ощутили тайну в этом чудесном действии, которое навсегда прервало связь между Франциском и мирской жизнью. В словах его были и вызов негодования, брошенный отцу земному, и всплеск любви к Отцу небесному, Которому он отдал себя. Платье и деньги принадлежали отцу, ему он их и вернул, тело же и душа принадлежали Богу. Нагим Всевышний послал его в этот мир, нагим возвращался к Нему Франциск, словно рождался вторично. В первый раз он был рожден, сам того не желая, в соответствии с веленьем природы. Теперь же он родился сознательно, благодатью Божьей, ибо только так можно родиться духом. Епископ Гвидо ощущал, но не сознавал того, что способно прояснить лишь время, — что сама Церковь приняла в объятия заново рожденного, признавая в нем своего сына.

А Франциск в облачении Адама обезумел от радости. Он радовался не столько своему вторичному рождению — в этом он еще не отдавал себе отчета — сколько тому, что наконец ощутил себя бедным, как Христос. Теперь он вполне законно, перед Богом и перед людьми, и с одобрения и Церкви и народа, отрывался от своей семьи, дабы обручиться с Нищетой, и обнажив себя так, что между душой его и Богом осталась лишь пелена плоти, он стал нагим, как Распятый. Не доставало лишь пяти ран, но будут и они.

ГЛАШАТАЙ ВЕЛИКОГО ЦАРЯ

Франциску нужна была одежда. Огородник епископа, простодушный добряк, отдал Франциску свой плащ, тот набросил его на плечи, но прежде нарисовал на нем крест, для несведущих означавший, что он принадлежит Богу, и удалился прочь, в горы. В жизни его началась величайшая пора, когда любой человек раздражает, ибо нужно остаться наедине со своей любовью, наедине с Нищетой. Франциск пел деревьям, ветру, облакам и звездам на языке своей матери, который еще оставался для него языком любви.

Однажды из-за кустов выглянули два разбойника. «Ты кто?» — спросили они, надеясь ограбить оборванца. — «Глашатай великого Царя, — громко ответил Франциск, — а что вам нужно?» — Грабители расхохотались: «Хорош глашатай! И оружие каково! Ну что ж, полежи, вестник Божий». Они накинулись на него, побили и столкнули в ров, где оставалось много снега. Люди почти всегда поступают так с Божьим посланником; но Франциск, стряхнув с себя снег, продолжал свой путь, напевая веселее прежнего, — ведь он был истинным глашатаем Божьим. В словах этих крылась тайна. Кого называл Франциск Царем? Что он провозглашал?

Но одним лишь воздухом и песнями сыт не будешь. Франциск шел и шел через горы и вдруг почувствовал реальное зло нищеты, страшный голод. Наконец он пришел в бенедиктинский монастырь и попросил у монахов немного хлеба и изношенную рясу в обмен на услужение. Монахи приняли его за странника, дали ему рубашку и послали на кухню, помощником повара — но и там он страдал от голода, да так сильно, что мечтал хотя бы о чашечке бульона.

Монахи и разбойники обращались с ним одинаково плохо, и ликуя от своей неимоверной любви, Франциск понял, что это и есть настоящие объятия нищеты, истинные знаки того, что он избранник Божий. Он не мог больше жить в монастыре, и отправился в Губбио, там был у него друг, который подарил ему отшельническую одежду. Некоторое время он провел в Губбио, преданно ухаживая за прокаженными. Но голос Распятия из Сан Дамиано взывал к нему: «Франциск, почини Мой дом, он рушится».