Святая тьма - [73]

— Цилька! — шепнул он и погладил жену по плечу.

— Очень прошу тебя, оставь меня… Я как мертвая…

Ему показалось, что перед ним захлопнули двери родного дома. В детстве, когда он считал себя несправедливо наказанным, он всегда грозил родителям: "Вот умру — будете плакать!" А что случилось бы теперь, если бы он истек кровью под ножами гардистов? Теща? Она бы выдала Цильку за другого, хорошего, более покорного и уважаемого человека. А Цилька? Она бы нашла утешение в Анульке… Он так жалел себя, так сокрушался, что у него даже слезы потекли по щекам. Началась война, мобилизация, его призовут. Цилька будет рыдать, а теща испечет калач… Вот когда они будут жалеть его, оплакивать… Внезапно ему стало стыдно за глупые мысли… В какой-то книге он прочел: "Кто доставляет другому радость, приближает к себе любовь, а кто этого не делает — отдаляет ее от себя…" Дает он Цильке счастье или мучит ее? Но что он сделал ей плохого? Чем обидел? Почему же она перестала любить его?

Он погладил спящую жену по волосам.

— Янко, — вдруг сказала она, — возьми мою руку, я хочу знать, что ты мой.

Его залила радость. Значит, он ошибался… Значит, напрасно мучил себя… Он коснулся ее волос губами и вдохнул их запах… Грусть и отчаяние прошли… Даже храпевшая в кухне теща показалась ему не такой чужой… Дождь весело стучал по шиферной крыше, весело стекал по водосточной трубе, весело бил по мостовой.

На улице послышались торопливые шаги, кто-то тихо стукнул в окно.

— Пани учительница!

Ян отпустил руку жены, встал, распахнул окно и увидел на тротуаре человека в плаще.

— Что вам надо от учительницы? — спросил он.

— Это я, Штефан Гаджир, пан учитель.

— Что случилось?

— Шимон Кнехт сидит пьяный на габанской мельнице, — прошептал однорукий. — Тутцентгалер с Одлером вытянули из него, что завтра вечером гардисты собираются сделать у вас обыск.

Учитель и удивился и испугался.

— Он говорил о каких-то листовках, книгах… Спрячьте…

— Спасибо, пан Гаджир.

— Будьте осторожны, теперь их время, они свирепы, как волки.

Ян Иванчик взглянул на спящую Анульку. Девочка лежала тихо, как мышка. Он склонился к ней, чтобы убедиться, что ребенок дышит. Потом долго с любовью смотрел на Цилькино лицо. Когда она спала, оно казалось совсем детским.

Сердце его глухо билось. Обыск, обыск…

Ян стал припоминать, что следует спрятать. Листовок у него нет. Письма? Но он почти ни с кем не переписывался. Да, с Петером Илемницким! Кажется, есть от него несколько писем. Они самого обычного содержания, но теперь одно его имя приведет их в ярость! От отца Яну осталась книга "Десять дней, которые потрясли мир" — это опасно… Сам он как-то купил книгу "Государство и революция" — это уж определенно запрещенная литература… Кроме того, у него есть еще чешские книги — эти запретны уже потому, что они чешские…

Как только рассветет, он заложит письма Илемницкого в библию, снимет несколько переплетов с изданий Общества друзей классической литературы и вставит в них произведения Ленина, Илемницкого и Рида. Чешские книги он оставит как есть — пусть позлятся господа гардисты.

Ян успокоился, поцеловал Цильку в лоб, сжал ее руку и, когда она ответила на его пожатие, уснул спокойный и счастливый.

21

В понедельник с утра летнее солнце уже снова вовсю светило с ясного неба. Дубники сверкали в лучах солнца, холмы, покрытые виноградниками, зазеленели после грозы еще больше, а небольшое болотце за городом превратилось в озеро. Полной грудью вдыхали люди пьянящий воздух. Цвели липы, и казалось невероятным, что где-то на свете идет война, раздаются залпы.

Учителя мужской приходской школы взволнованно беседовали между собой. Одна из учительниц с тревогой спрашивала законоучителя:

— Скажите, пан фарар, у нас будет мобилизация?

— Все от бога, — успокаивал ее священник.

Цецилия Иванчикова схватила мужа за руку, слово "мобилизация" будто обожгло ее. Стоявший у окна директор школы Михал Лужак вдруг сказал:

— Ну и дождь был сегодня ночью!

Однако дождь меньше всего занимал учителей, в том числе и самого Михала Лужака. Ни у кого из них не было ни садов, которым дождь мог быть полезен, ни посевов, которым он мог повредить.

— Дождь, дождь! Скажи лучше, что ты думаешь об этой войне? — накинулся на директора Иванчик.

— Я политикой не занимаюсь.

Иванчик нахмурился.

— Так говорят, когда не хотят ответить.

— А что вы, молодые, хотите услышать от меня, старика? Как я в восемнадцатом году вырывал из учебников портреты императоров Франца Иосифа Первого и Карла, кажется, Второго? Или как я в тридцать девятом снова вырывал из учебников портреты президентов Масарика и Бенеша? По правде говоря, я рад, что больше ничего не надо вырывать.

Иванчик усмехнулся.

— Ты, значит, думаешь, что больше ничьих портретов не придется вырывать из учебников?

Цилька с некоторым опозданием наступила мужу на ногу.

Фарара война занимала постольку, поскольку он надеялся на прибыли от поставок дорогого вина. А так как он был из тех, кто при вязке снопов подбирает каждый колосок, то он обучал детей закону божию, хотя это давало ему сущие пустяки.

Так как фарар захотел перенести свои уроки на утро, расписание изменили. Цилька обрадовалась: теперь она сможет в перерыв забегать домой покормить Анульку, и бабке не надо будет таскаться с коляской в школу.