Святая тьма - [30]

— Ты Янко не видал? — спросила Цилька, стараясь казаться спокойной. Но Кламо сразу почувствовал, что дочь так же терзает страх, как и его самого. Так спрашивала она еще в детстве, когда ее что-нибудь мучило или обижало.

— Я думал, что он уже дома, — солгал старик. Он вымыл в тазу руки и вытер их полотенцем, висящим на дверном косяке.

— А мы думали, что вы придете вместе, — Цилька украдкой смахнула слезу. Она была на последнем месяце беременности и стала очень нервной. Музыка и хор отнимали у мужа все свободное время. Это подчас приводило Цильку в отчаяние. Вильма оставила шитье, освободила часть стола и достала из духовки ужин. — Винцек приехал вечером из Братиславы, по увольнительной…

— Знаю, — Кламо сел за стол.

Дверь отворилась, и в кухню вошел Тонько. От яркого света он с минуту моргал и протирал глаза. Как и все остальные дети, глаза он унаследовал от матери, но у него они занимали добрую треть лица. На Тонько была синяя в белую полоску пижамка, из которой он давно вырос.

— Папочка, а пан директор Чавара сказал нам на уроке истории, что ты белый еврей, — хмуро заявил он отцу.

— Болван ваш директор! — Железнодорожник небрежно перекрестился и погрузил алюминиевую ложку в фасолевую похлебку.

— И ребята меня дразнили…

— А ты бы дал им как следует!

— Я дал… — признался мальчик без особого энтузиазма.

— Дайте отцу покушать! — одернула их мать. — А ты, Тонько, иди-ка спать, тебе завтра в школу! И послушай меня: не горюй, что тебя дразнят белым евреем, и не дерись из-за этого. Скажи, что Иисус Христос тоже был еврей…

Венделин Кламо поднял глаза от тарелки. Лицо его потеплело. Он с любовью поглядел на жену. Вильма стояла, сложив руки на груди и прислонившись к зеленому кафелю печки. На голове у нее был теплый шерстяной платок — последнее время ее часто мучили головные боли. Вильма стояла и ждала, пока муж начнет рассказывать обо всем, что произошло с ним за день. Возвратясь с работы домой, Кламо всегда делился с женой всеми новостями. Ее радовало, что он трезв. Ведь нередко после своих заседаний он, едва добравшись до дому, падал, как сноп. Тонько навострил уши — может, отец расскажет что-нибудь интересное.

— Ты будешь слушаться или нет? — прикрикнула на него мать.

Мальчик недовольно поплелся в комнату.

Как только Тонько закрыл за собой дверь, Цилька не вытерпела:

— Плевать в этого бездельника Ременара тебе не следовало, — начала она поучать отца.

Венделин Кламо вздрогнул и молча отложил ложку. Похлебку не доел, а до лапши с маком даже не дотронулся. Такого выговора от дочери он не ожидал. Они любили друг друга, и до сих пор, что бы один из них ни сделал, другому и в голову не могло прийти упрекнуть его.

Вильма отскочила от плиты, встала посреди кухни, уперев руки в бока, и с гневом заговорила:

— Ты бы лучше думала о своем Янеке. Это для чего же он на вчерашнем празднике строил из себя шута горохового? Ты ребенка ждешь, а он выкидывает номера, как мальчишка! А отца ты не тронь!

Цилька ударилась в слезы.

— Пять человек мне сегодня сказали, что его убьют гардисты! А его, как на грех, дома нет!.. — заголосила она.

Кламо решительно поднялся из-за стола и сорвал с крючка железнодорожную шинель.

— Господи, да куда ты? — ужаснулась Вильма.

— Искать зятя, — буркнул он, выскакивая из кухни во двор.

— И я с тобой, — рванулась за ним Цилька.

— Этого еще недоставало! Я своего мужа никогда из трактира не вытаскивала и тебе не позволю, — крикнула ей мать и выбежала вслед за мужем. Во дворе она увидела, что Венделин прячет под шинель топор. Если до этой минуты ей еще казалось, что ничего страшного с зятем и мужем не произойдет, то сейчас ее объял страх.

— Господи Иисусе! Оставь топор! — взмолилась она.

— Жаль, что у меня ружья нет! — сказал железнодорожник и выбежал на пустынную улицу.

14

Венделин Кламо обошел все дубницкие трактиры и шинки. В трактире на Крижной улице об Иванчике вообще не слыхали. От Милетича, где в этот поздний час было почти пусто, Иванчик, как сказали, ушел вечером в спортивный зал, на репетицию хора и оркестра. В шинке у Бонавентуры Клчованицкого, который находился рядом, он задержался всего минутку. А у Рипла, где подавалось самое кислое вино, Иванчик кого-то искал. В шинке у Ино-цента Бизмайера, который в духовом оркестре дудел на геликоне и всегда страдал от жажды, Иванчик посидел с часок. Наконец железнодорожнику с трудом удалось вытянуть из Бизмайера, что пан учитель Ян Иванчик только что ушел "вполне трезвый" на габанскую мельницу.

К этому часу туда перебралось из городского погребка все "высшее общество". В самой дальней и тихой комнатке играли в очко.

Патер Виктор Штрбик тасовал и сдавал карты, и выражение его лица было столь суровым и алчным, что он более походил на дьявола, чем на духовную особу. У него была слава самого азартного игрока во всей округе, однако проигрывал он редко и помалу. У главного городского нотариуса Гейзы Конипасека и правительственного комиссара Киприана Светковича от азарта и пьянства опухли не только физиономии, но даже шеи и затылки, и они стали походить на раздувшихся клещей. В ход пошли тысячи. Городской врач д-р Адалберт Елахих и лесничий Имрих Тейфалуши, у которых не было ни виноградников, ни погребов, а следовательно и денег, были наблюдателями и притворялись пьяными, чтобы их не втянули в игру.