Святая тьма - [29]

Единственный человек из живших на Костельной улице, который, по мнению простых дубничан, хоть чего-нибудь да стоил, был Бонавентура Клчованицкий. Шесть раз в году он вывешивал над дверями своего дома пучок соломы и торговал добрым вином.

Не доходя до ворот Бонавентуры, Венделин Кламо остановился: из шинка доносилась песня. Странно, обычно окрестные крестьяне распевали здесь песни лишь после жатвы и обмолота — в то время у них еще водились денежки, — но уж никак не в апреле, когда сберегалась каждая копейка.

— Ребята! — послышался из шинка молодой голос. — Давайте-ка споем наши словацкие псалмы. Я буду запевать, а вы отвечайте: "Сжалься над нами, помилуй нас, молим тебя, услышь нас!"

Гул одобрения свидетельствовал о том, что парень пользовался у честной компании любовью и уважением. По голосу Венделин узнал в нем Якуба Амзлера, который вместе с его Винцентом отбывал военную службу в Братиславе. "И откуда он здесь взялся, бездельник?" — мелькнуло у старика. Он приставил руку к уху в надежде разобрать голос своего Винцента — обычно оба солдата получали увольнительную вместе.

Молодые люди во все горло распевали псалмы собственного сочинения, то и дело разражаясь громким хохотом.

— Да прекратите вы это безобразие, негодники! Побойтесь бога! — набросилась на них маленькая упитанная хозяйка.

— А мы его, тетушка, не обижаем! — весело бросил ей молодой Амзлер. — И будьте добры, еще литр зеленого рислинга!

— Не дам, — буркнула хозяйка и схватила со стола пустую бутыль. Но дойдя до дверей, не выдержала и милостиво крикнула. — Подождите минутку! — повернулась и побежала к воротам. Осторожно приоткрыв их, она сердито завопила в темноту: — Перепету-у-я! — Но не дождавшись ответа, захлопнула ворота и в сердцах бросила: — И куда эта негодница запропастилась?

Услышав ее крик, парни засмеялись.

— Не волнуйтесь, тетушка, — успокоил ее один из солдат. — Не успеем мы допить вино, как Перепетуя объявится…

— Если бы она знала — спаси нас, — где и с кем ее птичка сидит, то тогда уж — помилуй нас, — пропел Амзлер. — Но все, кто знает, — молчок!

— Могила! — ответил хор с хохотом.

В это время со стороны Поличкова переулка послышались чьи-то шаги. Венделин Кламо подошел к мосту и уселся на ограду возле фигуры святого.

— Перепету-у-я! — снова выбежав на улицу, закричала хозяйка. Ответа не было. Увидев подходивших к дому мужа и мясника, она обратила свой гнев на них: — Погодите, пьянчуги, вот я вам покажу! — Но заметив капеллана — особу духовную, — вежливо пригласила. — Очень вам рада, паи капеллан.

Венделин Кламо уже хотел тронуться дальше, но в этот момент до него явственно донеслись слова:

— Ты как яблонька весной, дорогая Перепетуя!

Старик так и подскочил. Да ведь это его сын Винцент!

Кламо подошел поближе и вгляделся. Так и есть. Парень сидел с Перепетуей Клчованицкой на лесенке, по которой спускались к ручью по воду.

— Матушка убьет меня! — сказала девушка, продолжая, однако, сидеть на месте.

В это время Якуб Амзлер и его товарищи снова принялись распевать богопротивные псалмы.

— Выгони этих негодных безбожников, Боно, — обратилась к мужу вконец разозленная Схоластика. — Чавара передал мне с Донбоско, что прикажет закрыть наш шинок, если у нас еще хоть раз будут петь эти бесстыдные песни.

— Пусть эта гардистская пташка поцелует меня в…

— Пускай стоит, что с ней станется?

Впрочем, Бонавентура тоже не собирался породниться с железнодорожником. Поэтому он подошел к воротам и сам позвал дочь:

— Туя-а!

— Отец! Теперь уж надо идти! — девушка поднялась со ступенек.

Венделин Кламо, согнувшись, прошмыгнул через мост. Он давно уже слышал, что его старший сын бегает за дочкой шинкаря, и знал, что парню это не принесет ничего, кроме горя: ведь в Дубниках испокон веков молодых людей соединяла не любовь, а виноградники: они женили, они выдавали замуж.

13

Дом Кламо стоял в глубине небольшого двора. Ворота были настолько узкие, что через них с трудом проезжала груженная дровами телега. Но все же и дом, и двор, и садик были собственностью его, Венделина Кламо, и его жены Вильмы, люди им не докучали, а это в Дубниках кое-что значило.

Молодые Иванчиковы жили в передней комнате.

Когда Кламо взглянул на их окно, у него забилось сердце — время позднее, а света нет, видно, зять еще не пришел. В кухню, где собственно протекала вся жизнь семьи и откуда вели двери в обе чистые комнаты, он заходить не стал, а подошел к окну и заглянул внутрь. Жена и дочь сидели у стола. Зятя не было видно.

В дом Венделин вошел с мрачным лицом.

— Ну, божья душа, идешь наконец! — приветствовала его Вильма тоном, каким обычно встречает жена своего запоздавшего мужа, обрадованная, что он наконец вернулся, и недовольная тем, что он где-то прошатался допоздна. — С самого обеда меня люди пугают, будто с тобой беда стряслась…

— Ну, как вы тут? — Кламо сделал вид, что не слышит ee ворчанья.

— Сам видишь, живы еще, — буркнула Вильма раздраженно. Она сидела за швейной машинкой, которую переставила от окна к столу, поближе к лампе. Цилька, низко склонившись над столом, что-то выкраивала ножницами из тонкого белого полотна. Обе — мать и дочь — готовились к великому событию.