Святая Лизистрата - [63]

— Господин профессор, тут один студент дожидается вас.

— Я сейчас занят.

Вынимая почту из своего ящичка, Анри бросил взгляд на студента, явившегося так некстати. Это был бледный бородатый субъект, с вечно печальными глазами. Анри вспомнил, что не раз видел его в сарразакской матрисе.

— Откуда вы узнали, что я именно сегодня должен приехать? — грубовато спросил он.

— Мне сказал об этом господин Кош, мосье. Я член УАФ.

— А, Университетского антифашистского фронта? Вы организуете охрану преподавателей?

Разговаривая со студентом, он просматривал конверты.

— В том числе и это, мосье. Поскольку я из Сарразака, я связался с Комитетом бдительности…

— Вы из Сарразака?

— Да, я сын аптекаря с улицы Армана Го.

— Вот как!

Ну конечно! Он не узнал его из-за бороды. Года три или четыре назад это был худосочный школьник с лицом цвета папье-маше — выпускник пансионата святого Иосифа. На лацкане его пиджака Анри заметил значок Союза французских студентов-коммунистов.

Узкий бледно-голубой конверт…

— Мы несем охрану в Сарразаке вместе с членами Комитета бдительности и преподавателями коллежа, которые входят в Университетский антифашистский фронт.

На конверте штамп Байонны, отправлено накануне. Это может быть только от Мамби.

— Ну и что же вы от меня хотите?

Голос Анри выдавал его нетерпение. Пальцы уже теребили уголок конверта.

— Если вы не против, мы считаем, что особо тщательно надо охранять два места: «Ла Гранжет» и ферму Эрнандесов. Они уже покушались на сына Эрнандеса, теперь могут взяться и за вас.

— Вы так думаете? Мне кажется, вы слишком трагически на все это смотрите.

Конверт был вскрыт.

— Господин Кош иного мнения. Комитет организовал патрули, которые два-три раза в ночь будут совершать обход «Ла Гранжет», по это не очень эффективная мера.

— А что говорит мэр? Ведь это он обязан обеспечить охрану зданий.

— Он поставил полицейских у поворота на шоссе, но только так, для проформы. Господин Кош полагает, что он как-то связан с оасовцами.

Анри развернул письмо. Сразу взглянул на подпись. Разумеется: «Мамби».

— Хорошо. Вот что я вам скажу. Я приеду в Сарразак поездом, который прибывает без четверти двенадцать. Естественно, что ночью я ничего сделать не смогу. А завтра утром постараюсь встретиться с Кошем.

Он даже не заметил, как бородатый ушел. Письмо Мамби было коротким и ясным:

«Дорогой друг!

Свершилось. Она ушла от нас. Феллини срочно вызвал ее в Кортина д’Ампеццо для натурных съемок на снегу. Она сказала, что вернется, чтобы сыграть в Вашей пьесе, но не питайте на этот счет иллюзий.

Она мне все про Вас рассказала. Успокойтесь, я не ревную. Ведь Вы тут ни при чем. Как и я.

Я поручил Арлетте учить роль Лизистраты. Она, конечно, не может идти в сравнение с Жанной, но будет честно выполнять свои обязанности и Вас не подведет.

Наше свидание 28-го остается в силе. Приеду одиннадцатичасовым. Но, может быть, Вы пришли бы 27-го на спектакль? Прилагаю два билета в партер. Ти-Дьем играет Абигайль без особой глубины, но мило.

С приветом

Морис Мамби».

Еще прежде чем сесть во «фрегат», где его ждал Лабурдет, Анри решил, что в театр не пойдет. Только сейчас он понял, что в мыслях неразрывно связывал этот спектакль с Жанной и ему невыносимо будет видеть кого-то другого в ее роли.

— Вы не собираетесь пойти на «Салемских колдуний», дорогой друг? — спросил он Лабурдета.

— Мы с женой очень хотели бы, но на гастролеров так трудно достать билеты. Я заходил в театр, но в кассе уже не было ни одного.

— В таком случае разрешите предложить вам два билета в партер. Я не сумею ими воспользоваться.

Лабурдет сначала вежливости ради отказался, но тут же, поблагодарив Анри, положил билеты в бумажник. Анри даже не слышал, что тот сказал. Он смотрел на простиравшийся перед ними бульвар Пастера и площадь Пи Берлана; в глубине ее высилось здание газового завода, о чем возвещала надпись из люминесцентных трубок, по которым на фоне ночного неба бежал дрожащий, искусственный и печальный голубой огонь. Вот в каких декорациях предстояло ему жить. Профессор факультета гуманитарных наук Бордоского университета. Doctor in aeternum[30]. Тридцать один год вечности, тридцать один год службы — бегай по кругу на этой сцене, за кулисами которой один коридор ведет к вокзалу, Парижу и Национальной библиотеке, другой — к аэропорту, к границе, к отпуску, к командировкам и третий — к Сарразаку и к Мадлен… Узкие, зажатые коридоры, разветвляющиеся где-то в бесконечности и опоясывающие всю планету, большая тюрьма величиной со вселенную и в то же время очень маленькая, потому что в ней нет Жанны, а раз нет Жанны, то нет и вселенной…

У него было такое чувство, что его заперли наедине с самим собой, с его бедностью, его пустотой, и он обречен идти по этому коридору-темнице с прямыми голыми стенами, однообразия которых не нарушает ни малейшая брешь… «Я все равно увижу, как она к проселку робко тянется губами…» — даже этого нет. Навечно, дорогой коллега, навечно, аминь… Тридцать один год без перерыва. От этого хочется выть.

Лишь наслаждение, полученное от обеда с искусно составленным меню, смогло разогнать эти мрачные думы. Было десять часов вечера, и вкус «о-брион 53», дополненного белоснежным молодым рокфором, вызывал в памяти аккорды финала «Девятой симфонии»: «Alle Menschen werden Brüder, wo dein sanfter Flügel weilt…»