Святая Лизистрата - [61]

— Ну и что же ты намерен делать?

Он обернулся.

— Ты прочитала?

— Да, но это ничего не проясняет. Теперь я все знаю, но по-прежнему ничего не понимаю.

— Чего же ты не понимаешь?

— Что тебе нужно, чего ты ищешь.

— Если бы я это знал… Мне кажется, она права. Я не Габриэль.

— Я, например, не за Габриэля выходила замуж.

— Нет, конечно, но за меня ли?

— Я не задавалась этим вопросом. Это, видишь ли, выше моего понимания. Я не умею изъясняться, как она. Мы с тобой были тем, чем были, но мы были единым целым: Анри и Мадлен Лассег, как одно слово. Так оно сложилось, и нет нужды что-либо объяснять или оправдывать; просто это так — и все. Если одну из частей заменить, машина остановится, не будет крутиться, что-то нарушится. И уже ничто не в силах помочь. И совершаешь поступки, которых не следовало бы совершать, но которые тем не менее совершаешь, потому что не можешь иначе… Ой, я что-то запуталась. Тебе меня не понять…

— Да нет же, нет, я прекрасно тебя понимаю. Это-то меня и смущает. Я вас обеих понимаю. Иначе…

— Как же ты намерен поступить?

Он развел руками.

— Ты читала письмо. Она еще ничего не решила. Придется подождать до конца будущего месяца.

— Ну а я? Я-то ведь уже решила.

— Было бы несправедливо решать без нее. К тому же я послезавтра уезжаю. И вернусь только двадцать шестого февраля, накануне ее приезда.

— Куда ты едешь?

— В Марокко. Прочту курс лекций в Рабате, затем проведу несколько семинаров в Мекнесе, Фесе, Азру и Марракеше.

— В Марракеше? Ты остановишься в «Мамунии»?

— Надеюсь, что правительство не поскупится и забронирует мне там номер.

— Сейчас, наверно, уже созрели апельсины в саду и вокруг «Кутубии».

— Едва ли. Еще рановато. Но я выпью за твое здоровье мятного чаю в мавританском кафе «Дар Солтан».

— С газельими рожками?

— С газельими рожками, миндальными шариками и медовыми пирожными.

— Ах, как бы мне хотелось побывать в Марокко!

— Вижу: сразу расчувствовалась, как только речь зашла о сладостях. Через год ты прибавила бы десять кило.

— Не будь злюкой. Я ведь не говорю, что мне хотелось бы вернуться туда навсегда, но побывать там, пожить некоторое время, посетить знакомые края… с тобой, конечно.

— За чем же дело стало? На «Каравелле», конечно, еще найдутся свободные места.

— Нет, пока не могу… Вот когда ты примешь решение… Когда ты встретишься с ней…

Выйдя из дома, Анри перешел на другую сторону, чтобы прочесть приклеенные к платану плакаты. Желтый оповещал о митинге. На красном было написано: «ОАС ВЕДЕТ НАСТУПЛЕНИЕ НА КУЛЬТУРУ»; далее следовал текст письма с угрозами, которое в то утро получил Анри. Лига борьбы за светскую школу времени не теряла. Должно быть, и в самом деле все это не было шуткой.

На углу улицы Энин Анри увидел Теодора, читавшего те же плакаты.

— Неплохо нас защищают, — сказал он, останавливаясь за его спиной.

Теодор обернулся как-то слишком поспешно.

— Ах, это вы? Я читал письмо. Какая мерзость! Надо что-то предпринимать.

— Будьте спокойны. Добровольцев хватает с избытком.

— Сегодня утром я все сказал аббату Ведрину.

— Я знаю.

— Я заявил о своем уходе из пансионата святого Иосифа.

— На что же вы будете жить?

— Я только что виделся с господином Кошем. Я подал ему заявление с просьбой дать мне место младшего преподавателя.

Анри свистнул.

— Ну и ну! Однако вы проделали немалый путь за это утро! Весьма похвально, особенно если вспомнить, сколько вы накануне выпили.

Легкий румянец окрасил щеки Теодора.

— Я отлично себя чувствую. Мадемуазель Эрнандес прекрасная сиделка.

— Не сомневаюсь. А ее мать прекрасная кулинарка. И очень скоро вы в этом убедитесь. Но если хотите пользоваться ее благосклонностью, смотрите не опоздайте к супу. Времени у нас в обрез.

Лабурдет встречал Анри в мериньякском аэропорту. Накануне он прислал в Рабат телеграмму, в которой сообщал о благоприятном решении совета факультета.

— Единогласно, говорите вы? Удивительно.

Густые брови на красном лице Лабурдета приподнялись.

— Удивительно? Что же тут удивительного, мой дорогой? Ведь когда вы уезжали, все уже шло к тому. В первом туре Мейе получил одиннадцать голосов, Видаленк — десять и вы — девять: снимаем шляпу перед Мейе. Во втором туре Видаленк получил тринадцать голосов, вы — одиннадцать и Мейе — шесть: снимем шляпу перед Видаленком. В третьем туре вы получили тридцать голосов. Так что все было предопределено.

— Предопределено… Я, например, не верил, что Ренар будет голосовать за меня.

— Конечно, он бы предпочел провести Видаленка, который являлся столпом всех святош. Но ведь там были ваши работы. А в конечном счете они-то и решают дело. У вас такой вид, точно вы разочарованы моим сообщением.

— Нет, нет, но, честно говоря, я этого не ожидал.

В холле он купил «Юго-Западную».

— У вас нет сарразакского выпуска, мадемуазель? Тем хуже.

Пока Лабурдет у выхода обменивался несколькими словами со знакомым, Анри проглядел газету, осторожно, в препарированном виде знакомившую своих читателей с жизнью. Там, конечно, сообщалось о предстоящих переговорах с алжирцами, но — в противоположность мнению марокканской печати — они не считались чем-то неизбежным. Для человека, смотревшего на мир сквозь такие очки, резкий поворот политики в сторону, благоприятную оасовцам, казался вполне вероятным, а раз так, то и правомерным.