Святая Лизистрата - [59]

Дело в том, что я немножко колдунья. Этому учат у нас на Гаити. Вот доказательство: мне не было нужды спрашивать, думал ли ты обо мне, видел ли иногда меня во сне, пытался ли представить себе, какой будет наша встреча… Я тебя не спрашиваю об этом, потому что знаю. И знала всегда. Как? Ха-ха!

Но хоть я и колдунья, а не могу предугадать нашего будущего. Через месяц я должна быть в Сарразаке. Дождись этой минуты. Не пиши мне, не пытайся меня увидеть. Надо, чтобы все было ясно. При первом же взгляде мы поймем, кто из нас двоих струсил и кто капитулирует.

О, Габриэль! В той книжке было написано про одного цыпленка, который, вылупившись из скорлупы, увидел лишь старые перья в углу курятника и потратил всю жизнь на бесплодное обожание этой груды грязных перьев. Сравнение, конечно, не лестное, но ведь я никогда не говорила, что восхищаюсь тобой или даже уважаю тебя. Просто без тебя мир пуст, хотя и с тобой он не очень прекрасен.

Ты должен написать для меня роль, где все это было бы сказано. Репертуар ужасно беден. Мне не хватает яркой, эффектной роли. Я могла бы сказать, что люблю тебя, но это была бы самая невыразительная из реплик. На это партнер может лишь вежливо ответить: «Я тоже», и диалог окончен.

И все-таки, если увидишь Габриэля, скажи ему, что я его люблю.

Жанна.

* * *

Подняться на холм, к «Ла Гранжет». Все уже там — стоят вокруг автомобиля. Только что приехал Кош. Что это он говорит? Ах да, письмо… Какое письмо? Теперь все изменится? Хорошо. Письмо с угрозами… Тастэ показал ему письмо. Хосе, конечно, изменит свою позицию. Прекрасно. Архитектор… Да? Надо подписать? Хорошо. Где? Вот тут. Что это он подписал? Аванс художнику? Хорошо. Письмо от ОАС? Оно ставит Бриу в тяжелое положение? Конечно. Едем? Зал будет готов к пятнадцатому февраля, это твердо обещано? Браво. Сесть в машину. Письмо в кармане. Потрогать его. Ссадите меня у фермы. До свиданья, господа. Пятнадцатого февраля, как обещано, я твердо на это рассчитываю. Я буду в Марокко, но мне напишут. До свиданья, до свиданья, до свиданья. Подняться к себе в комнату. Кухня… Только не заходить на кухню. Они там как раз обсуждают события. Пройти коридором… Да, Лиза? Он ушел? Кто? Хорошо. Подняться — быстрее, быстрее. Дверь. Холодно, надо вставить стекло. Тем хуже. Кровать…

Перечитать письмо.

Долгое время спустя зазвонил телефон.

— Алло, Анри? Говорит Катрин.

— Да?

— Скоро полдень. Мне казалось, что вы собирались зайти.

— Она меня ждет?

— А вас это удивляет?

— Сейчас приеду.

Внизу на кухне — ни души. На крыльце Роза готовила корм поросенку — пахло отрубями, черствым хлебом и прелыми кочерыжками.

— Я ухожу, Роза. Вернусь к завтраку.

— На стол будет подано в половине второго, и изволь не опаздывать, потому как у нас будет гость.

— Гость?

— Да, сын кюре.

— Теодор?

Она помешивала в котле большой деревянной ложкой.

— Да, потому как у этого мальчика храброе сердце. Когда он утром спустился вниз, в кухне сидел кюре из коллежа и разыгрывал из себя этакого святого.

— Ведрин? Ну и что же произошло?

— Ужас! Он ему такого наговорил, что тот стал красным как свекла! И что он эксплуатирует его целых пять лет! И что прав был его дядюшка, когда предупреждал, чтоб он не доверял ему! И что не даст он себя провести, потому как знает, что господь защищает слабых! И пошел, и пошел! Так что под конец мой старик встал, пожал ему руку и сказал, что давно хотел выложить все это кюре, только вот во французском не больно силен.

До самой площади Анри смеялся до слез, вспоминая этот разговор. Катрин, открывшая ему дверь, спросила, что с ним, и тоже посмеялась, но лишь из вежливости.

— Все-таки не заводите его слишком далеко.

— Кого?

— Теодора. Он человек наивный и слабый. Жан очень боялся, что с ним будет, если он разочаруется в жизни.

— Знаю, но ведь я не нанимался оберегать Теодора.

— Каин точно так же говорил про Авеля.

— Успокойтесь, я не собираюсь убивать Теодора ни физически, ни морально. Но если, глядя на происходящее, он утратит веру, то, конечно, я не стану этому мешать.

— Это не очень честно.

— А вы считаете более честным лишить человека плодов его бунта? Кому нужен такой бог, если его нельзя даже отрицать! Где Мадлен?

— Наверху… Только что звонил Хосе и просил вас позвонить ему.

— Хорошо, сейчас позвоню. Телефон по-прежнему под лестницей?

Ему ответил голос Фоссада.

— Это вы, Фоссад? У коммунистов? Что вы делаете в этом месте всеобщей погибели?.. Да, конечно, положение серьезное, но не настолько, чтобы всех святых отправить в ад… Бесспорно, все мы находимся под угрозой.

Он чувствовал, как дрожит от страха толстяк, и дрожь эта словно передавалась телефонным проводам, заставляя их вибрировать.

— Вы хотите, чтобы я выступил на митинге? Почему именно я?.. Из-за письма? Послушайте, но это же мистификация!.. Согласен, это поможет придать делу нужное направление… Но почему бы вам самому не выступить?

Он представил себе, как испугался Фоссад на другом конце провода. А в самом деле, почему бы ему не выступить? «Придать делу нужное направление» означало в представлении Фоссада привлечь внимание общественности к проблеме светского обучения, иными словами, к тому, что для него наиболее выгодно, учитывая предстоящие выборы. Это его кухня — пусть сам и стряпает. Но для того, чтобы чего-то добиться, надо высунуть хотя бы кончик носа, подвергнуть себя риску. А такой прыти от Фоссада ждать по приходится. Не то что бомбы, при одной мысли, что надо публично выступить против Бриу, он, наверно, уже обливается потом. И все же он уцепился за эту возможность, точно огромный плотоядный моллюск.