Своя правда - [37]

— Не надо, — попытался отказаться я.

Но он всунул бумажку мне в нагрудный карман и, уходя по направлению к лестнице, проговорил, через плечо обращаясь ко мне:

— И не спорь!

Виктор ушел, я вернулся в палату и пробыл там до вечера. Мы разговаривали, смеялись, вспоминали прошлое, старательно избегая любых тем, связанных с событиями прошедшего вечера и ночи.

* Настя *

Темной, немного сгорбившейся фигурой в тусклом свете коридорной лампочки отец продолжал сидеть на прежнем месте, держа на коленях заботливо поднятую с пола сумку. Неслышно ступая босыми ногами по полу, я подошла к нему и, коснувшись рукой слегка колючей, теплой ткани демисезонного пальто, плотно обтягивающего его плечо, спросила.

— Чай будешь?

Он с какой-то безрадостной готовностью кивнул головой и, как был одетый и в обуви, прошел в кухню. Сумку он не выпускал из рук, словно боясь, что кто-то украдет ее, лишив его тем самым возможности самостоятельно определять направление своих действий.

Шерстяная, в мелкую клеточку кепка легла на стол, накрыв собой двух целующихся ангелков с продырявленными в районе темени черепами. Он никогда не любил эти солонку и перечницу, считал их слишком мещанскими, что ли, но маме они нравились, и он не перечил.

Маленькая лампочка, спрятанная за непрозрачным, белым экраном загорелась, услужливо осветив наряду с другими временными жильцами холодильника прекрасный, на треть съеденный яблочный пирог.

Зажмурившись, в предвкушении новой волны головной боли я повернула, вдавив вниз, рукоятку газовой плиты, пробуждая тем самым вслед за треском электрической искры еле слышное шипение. Перевернутая медуза голубоватого пламени под напором блестящего чайника послушно раздвинула свои колышущиеся щупальца.

— Я не бросаю Вас, — услышала я за своей спиной голос отца.

— Что? — переспросила я, оборачиваясь.

— Мама сказала, что я безответственный эгоист, потому что бросаю Вас. Это не так. Я хочу, чтобы ты поняла меня.

Слегка обернувшись, я посмотрела ему в лицо.

Не дожидаясь ответа, с болезненной поспешностью он продолжил:

— Пойми. Жить с тем, кого не любишь, это все равно, что занимать чужое место. Тебе, может быть, удобно, тепло и уютно, но все это неважно просто потому, что это место тебе не принадлежит.

Я села за стол и оперлась подбородком на вывернутую ладонь правой руки, слушая этот пространный, должно быть, многократно проговоренный с самим собой монолог отца:

— Ты девушка, ты должна это понять. Сейчас ты еще молода, ты красива, парни, должно быть, толпами вьются вокруг тебя. Тебе кажется, что у тебя впереди сотни возможностей и неисчислимое количество времени.

Я смущенно хмыкнула, чувствуя, как поднявшаяся где-то внутри волна мягким теплом заливает мое лицо.

— Твоя мама была такой же молодой. Она была очень красива. Я полюбил ее. Кажется, это было совсем недавно, — продолжал он, слегка туманя взгляд, словно всматриваясь в далекое, для меня недоступное, прошлое. — Не знаю, за что именно я полюбил ее, но я не мог думать ни о ком другом. А она? Она была популярна, у нее, как и у тебя сейчас, было множество вариантов и неисчислимое количество времени. Тогда я еще не знал.

Он взглянул на меня и замолчал.

— Чего не знал? — спросила я, стараясь прервать молчание.

Он продолжал, молча, смотреть на какую-то точку, расположенную у меня за спиной. Постепенно эта точка, словно раскаляясь под его немигающим взглядом, начала приглушенно хрюкать, выплевывая сквозь тонкую дырочку свистка короткие струйки воды поочередно с еле слышным, захлебывающимся свистом. Закипевшая вода наполняла короткий носик чайника и ритмичными толчками, проливаясь наружу, с громким шипением испарялась, падая на раскаленные части газовой плиты.

— Чайник! — вскрикнула я и, аккуратно, стараясь не обжечься, потушила и без того захлебывающийся в потоках воды газ.

Сухие, скрученные в небольшие шарики, чайные листики, приятно зашуршали под напором пышущей паром воды. Раньше мне нравилось сквозь прозрачные бока маленького стеклянного чайника наблюдать за тем, как по мере намокания эти круглые зеленые комочки разворачиваются в полноценные, почти живые, совсем не ломаные листы.

— Ну, так чего ты не знал? — повторно спросила я, ставя на стол заварник и небольшие фарфоровые чашки с узким донышком и широко расходящимися кверху краями.

— Я не знал, что это все, что у нее есть.

— В смысле? — совсем потеряв нить его мысли, немного возмутившись, спросила я.

— Я не совсем верно выразился, — поспешил поправиться отец.

— Я хотел сказать, что не понимал, что время — это основное богатство любой девушки. Не красота, не целомудрие и даже не ум, а время!

Судя по всему, рассмотрев вопросительное выражение моего лица, он добавил:

— Вот, смотри.

Он значительно оживился, пододвинулся ближе и стал объяснять, рисуя пальцем на столешнице, какие-то невидимые, понятные ему одному схемы:

— Возьмем, например, тебя. Тебе шестнадцать лет.

— Почти семнадцать, — перебила я его.

— Ну да. Почти семнадцать, — коротко согласился он и продолжил, — так вот смотри. На сегодняшний день у тебя впереди…

Он прищурился, вычисляя что-то в уме.

— У тебя…, — продолжал он высчитывать. — Примерно тринадцать лет.