Свой мир - [5]

Целый час Рихард изображал из себя крупорушку, превращая зерно в крупу и отвеивая мякину. А когда окончил свои труды, увидел, что из-за недалёкого леса на другом берегу реки поднимается густо-лиловая туча. Там отчётливо погромыхивало, обещая грозу, о силе которой Рихард мог лишь гадать. Но в любом случае жечь костёр нельзя. Откуда нехитрая истина сельской жизни открылась космическому разведчику, он сам не мог сказать. Конечно, забытые прапрабабки уверяли, что в грозу ни костров нельзя жечь, ни печь топить, иначе Илья-пророк, увидав такое непотребство, осердится и саданёт в негодника молнией, а грамотные прапраправнуки знали, что и над трубой, и над костром вместе с дымом поднимается столб ионизованного воздуха, который притягивает молнии лучше любого громоотвода. Объяснения разные, а итог один и мораль одна: не жги в грозу костёр, не топи печь, не дразни электрическую погибель.

Прятаться было негде, Рихард свернулся на песке, пережидая непогоду. Гроза скоро перешла в мелкий непрестанный дождь, всё более холодный. Впервые Рихард почувствовал, что пленившая его планета может быть негостеприимной. Через пару часов Рихарда начал бить озноб, а к тому времени, как стемнело, он думал уже только об одном: как бы согреться.

К утру сжавшийся в комок Рихард впал в забытьё — не то сон, не то последствия переохлаждения. В какую-то минуту он открыл смутные глаза. Было уже светло, но нескончаемый ледяной дождик продолжал сеять. В двух шагах от Рихарда стояла птица и, вытаращив круглый глаз, рассматривала человека.

— Смешно, — сказала птица. Широко шагнув, она оказалась у котелка, тюкнула клювом, ухватив несколько зёрен.

Рихарду почудилось, что сейчас она скажет: «Вкусно!». Но, видать, твёрдая крупа, лишь слегка смоченная дождевой водой, оказалась не слишком лакомым угощением, и птица промолчала.

На Рихарда вновь начало накатывать беспамятство. Казалось бы, температура воздуха явно плюсовая, хотя пар изо рта вроде идёт. И всё же ночь в голом виде под дождём — и человека больше нет. Замёрз насмерть при плюс пяти. Страшная штука — переохлаждение.

Человек засыпает, и ему кажется, что стало тепло и сухо. Пахнет пылью и мускатным орехом, как дома, в кладовке, где так славно сиделось в детстве.

Люди могут летать во Вселенной, посещать другие галактики, но на Земле останутся старые дома, и там, в пыльных кладовках, где в жестяных банках хранятся специи, будущие покорители космоса станут мечтать о волшебных странах.

Сладкие, тёплые сны чудятся не замерзающему, а умирающему от переохлаждения. Жаль, что проснуться от такого сна не получится.

Рихард не мог сказать, сколько времени продолжалось полукоматозное состояние, но, вопреки очевидному, он пришёл в себя.

Было тепло и сухо, пахло мускатным орехом, и словно бы древние ходики стучали рядом, торопясь наверстать столетия, что отделяли ретромеханизм от нового времени. Часы отстукивали триста ударов в минуту, заставляя вернуться к жизни и открыть глаза.

Рихард открыл глаза.

Совсем рядом качалась в воздухе птичья голова. Птица сидела, прижавшись к Рихарду, обхватив его широкими крыльями. Птичье сердце стремительно колотилось, его удары и пробудили Рихарда к жизни.

— Спасибо… — произнёс Рихард.

Что ещё он мог сделать или сказать? Ведь ясно же, что птица спасла его, согрев своим теплом. Случайно такие вещи не происходят.

— Не за что, — ответила птица. — Не бросать же тебя прежде времени на смерть.

Рихард, полностью уверовавший, что птица механически повторяет последнее слово, едва не икнул от неожиданности.

— Я тебя не учил этим словам, — проговорил он, сам поражаясь нелепости сказанного.

— Пока ты был без памяти и едва не «ушёл к траве», — размеренно выговорила птица, — ты научил меня многим словам.

Это называлось контактом, встречей с иным разумом. Человечество изучило десятки тысяч планет, на сотнях из них была жизнь, в некоторых случаях учёные спорили, можно ли считать инопланетных обитателей хотя бы полуразумными, но ещё ни разу людям не пришлось встретиться со столь несомненным доказательством разумности иной жизни.

Рихард хотел привстать, но жёсткое крыло не пустило его.

— Лежи. Снаружи ещё слишком холодно для тебя.

И Рихард, герой-космопроходец, очутившийся голым и босым на этой курортной с виду планете, остался лежать в позе эмбриона. Но не это было самым невыносимым. Мучительно вспоминалось, как он ходил и мечтал найти гнездо с яйцами, устроить праздник живота, шикарное пиршество, зажарив огромную яичницу из найденных яиц. А птица, оказывается, всё слышала и понимала, каждую его каннибальскую мыслишку. И всё же прилетела его спасать, ни для чего, просто потому, что человеку холодно.

Так Рихард и лежал, не зная, что сказать, как благодарить и просить прощения.

Ничего придумать не успел, птица резко поднялась на ноги, распахнула крылья, разогналась в три скользящих шага и улетела.

Рихард встал с песка, размял затёкшие ноги.

Надо что-то делать, но можно было только варить кашу. Никакое иное человеческое занятие здесь невозможно. Нельзя выстроить укрытие — оно исчезнет в тот же день; нельзя заготовить дров хотя бы на пару дней — их съест всеядная трава. Бессмысленно искать пропавший корабль, искал уже, а теперь ясно, что и корабль «ушёл к траве». Остаётся ждать, когда прилетит птица и скажет нечто. Если, конечно, она захочет прилететь и говорить. А самому тем временем можно варить кашу себе и чтобы угостить птицу. Как сказано в старинной сказке: «Ты ещё мал на войну идти, дома сиди, кашу вари».