Свои - [41]

Угасла и жизнь заводского клуба, ограниченная отныне творческими встречами с идеологическими проверенными людьми и коллективами, говорившими одинаково скучно, безлико, но «правильно». А какие люди, какие поэты выступали здесь раньше: вечно юный Жаров, субтильный романтик в поисках славы; пожилой, маленький Стриков, словно не тронутый революцией, всегда душистый, бритый, с розовой припудренной лысинкой; клочной, неопрятный последователь Алексея Крученых с невыговариваемой фамилией, и милый, скромный поэт Костя Чащин, похожий на молодого добросовестного служащего… А теперь всё как будто ушло в никуда. И даже следа не оставило.

Потом уж и чистки прошли, и на других заводах секции, студии, ТРАМы[68] создаваться стали, в РНП[69] — новый театр открылся, с двумя, русской и немецкой, труппами. Со всего мира туда любопытствующие нагрянули: режиссеры, актеры, литераторы. А на заводе с пышным революционным названием — тишина. Это как же так вышло?

* * *

Надо сказать, что открытие Немгостеатра в левобережном Энгельсе долго оставалось для заводчан событием незамеченным. Во-первых, интересного и в правобережье хватало: то завод новый заложат, то комбинат, то столовую откроют, то кинематограф новый… А во-вторых, Энгельс, бывший Покровск, теперь столицей Республики немцев Поволжья стал, столицей бывших немецких колонок. А там и заботы, и газеты, и даже язык, — все свое.

Но со временем этот театр все больше внимания привлекать стал: в том-то и дело, что обычные, хоть и немецкие, колонисты, — те же крестьяне, те же рабочие, те же трудяги, и на тебе! Первая немецкая труппа. Будто заводчане хуже!

Забеспокоилось в людях творческое начало, ожило, закипело, ну и решили однажды собственную постановку делать, причем строго своими силами, разве для сценария кого-то со стороны пригласить. Затея была дерзкой, пожалуй, даже авантюрной, но заручившись согласием молодежного и клубного актива, — решили попробовать.

Для работы над текстом пригласили журналиста Алекса Руфа и поэта Константина Чащина (того самого, который в клубе когда-то выступал). Алекс за драматургию отвечал, за диалоги и «терминологию», а Костя — за монологи и стихи. При этом текст создавался «с учетом общих пожеланий». А потому в первые же дни решили, что действо будет происходить на заводе (отсюда и необходимость «терминологии»).

Главного героя, разумеется, со всех сторон положительным сделали, но образы добрых и честных товарищей, разных плутов и мошенников, умных девиц и глупых кокеток интересовали заводчан куда больше. Так что на долю «примерного комсомольца и передовика производства» только два эпизода и выпало. Один, — когда он, робкий и неуверенный, впервые входя в цех, даже имени своего громко и четко произнести не может, и второй, — когда он, уже «сознательный» и смелый, перед рабочими-новичками с наставительной речью выступает. Остальное, к удовольствию участников, было отдано во власть мелким интриганам и верным друзьям.

Наконец, и текст был готов, и актеры назначены, и время первой читки определено. Но с первых же минут оказалось, что прочитать текст грамотно и чисто, с выражением, учетом пауз и реплик в сторону, могут далеко не все. И тут некоторые из «актеров» о Полине Васильевне вспомнили, и пошли ее уговаривать, чтобы текст в речь помогла «перевести».

Поля сначала отказывалась, ссылаясь на семейные обстоятельства. Что и говорить, обстоятельства были самые уважительные.

Где-то через полгода после смерти Зинаиды Ивановны, несмотря на голод, на страхи и противоречия новой эпохи, несмотря на еще не утихшую боль, Петя с Розочкой, наконец, поженились. Все, как предписывала новая власть, — в ЗАГСе и при свидетелях, но тихо без церемоний. Да и что было праздновать? В людской их давно уже «поженили». С церковными таинствами папа Васенька помог, но эту часть жизни молодые предпочли оставить в сугубой тайне. А скоро Розочка одного за другим Степочку с Семочкой родила.

Степка — Степан Петрович — в Розу пошел, вылитый цыганенок: волос черный, кудрявый, глаза — угольки, щеки румяные, губы что вишни алые. Того и гляди гитару в руки возьмет и в пляс пустится. А он и рос удивительно музыкальным, пластичным, и сам чувствовал внимание окружающих, и спешил их своими способностями удивить и обрадовать.

Зато Семен — Семен Петрович — кряжеват, неспешен был и шаг тяжел, словом, можаевской породы.

Но оба души друг в друге не чаяли: куда один, туда другой, одного позовешь, вдвоем идут, одному кусок дашь, поровну делят.

А уж какая из Розочки мать! Ни спать, ни есть ей не надобно, только бы за сыночками смотреть, их успехам радоваться.

Вот и спешила Поля с завода домой, Розочке на помощь, да и все Можаевы спешили.

* * *

Но не только из-за Семы со Степой противилась Поля лестному предложению «актеров». Сама идея вовлечения ее в театральную суматоху вызывала в ней смутную неприязнь. А вот работа над текстом, — другое дело. Разве это не счастливая возможность поговорить о самой речи, разбирая каждую фразу, каждое слово, знак, прочитывая слова как музыку, и сообщая им свои интонации, выискивая параллели и ключевые моменты? И Поля чувствовала близость к тому, что могло бы захватить ее так же, как медицина когда-то захватила Аришу, музыка — Женю, биология — папу Васеньку. Словом, Поля согласилась, хотя и с оговоркой, что все ее участие ограничится работой над речью, поскольку сам театр представлялся ей явлением непростым и сомнительным.