Свои - [39]

Не прогадала Зинаида Ивановна, когда уговорила папу Васеньку в Саратов переехать. Не прогадала и Поля со своим выбором. Карточки у нее, конечно, не такими «сытными», как у рабочих доменного цеха были, но вместе с Петей и Данилычем хлеба они получали столько, что всем семейством с голодом кое-как справлялись.

* * *

И только Зинаида Ивановна не выдержала. В 1932-ом умерла. Но тут скорее возраст сказался. Она ведь очень немолодой была, хотя назвать ее ветхой старухой язык бы не повернулся, — такую ясность ума до последнего дня сохранила.

Никаких богатств Зинаида Ивановна не оставила. Не таким человеком была, чтобы в голод о сокровищах печься. Заветная коробка с «семейными архивами»: с Аксиньиной куклой, с гравюрой из типографии Герасима, с несколькими акварелями, перстень, подаренный Николаем Сергеевичем в честь рождения сына, связка нотных листов да еще несколько заветных безделушек — вот, кажется, и все, что осталось домочадцам в наследство.

А еще что-то свое, сокровенное связывалось с Зинаидой Ивановной у каждого из Можаевых.

Петька смог, пережив свои беды, не ожесточиться, не наделать глупостей и уже после гражданской войны закончить транспортный политехникум.

Данилыч… Кто б еще отнесся к нему, как господа Широких? А после революции, после того как их дело прикрыли, разве не Зинаида Ивановна подвела Данилыча к мысли об обучении в подходящем училище, не она ли сделала все, чтоб он мог уже немолодым человеком подготовиться и поступить в топографический техникум. Даже фамилию Можаевых разрешила взять, и теперь он работал в союзной геологической конторе.

Ариша… Несмотря ни на что, она всегда следовала однажды избранным путем. В самое трудное время чудесным образом и благодаря Зинаиде Ивановне появлялись у нее необходимые книги, учебники, программки. И вот теперь, окончив медтехникум, Арина поступила на медицинский факультет университета.

Поля… Поля умудрилась получить неплохое, хотя и смешанное образование (тут и домашние занятия, и школа), а позже могла пребывать в своих рассеянных мыслях о будущем, принимая совершенно неожиданные, хоть и оправданные жизнью, решения. Но главным было даже не это.

Поля ведь не в сказке жила, — знала, сколько нехорошего в жизни творится.

Аришину подругу Леночку перед самым окончанием техникума отчислили без объяснения причин, а на словах дали понять, что все дело в неподходящей биографии. Мало того, обязали все ее семейство на Север переехать. Тогда же Леночка, вместе с отцом и тетей, к Можаевым попрощаться приходила, а Поля причину всех ее прежних печалей узнала. Выяснилось, что все то время, пока Лена в техникуме училась, отец ее в лагере сидел, а дочь с сестрой (с тетей Леночки) его возращения ждали. И вот вернулся, наконец, узник долгожданный, — и можно бы эту страницу перевернуть и в прошлом оставить. Ан-нет, тут-то Леночку и отчислили. Да еще неизвестно куда вместе со всем семейством отправиться приказали. Посидели Можаевы вместе с гостями, погрустили напоследок, а помочь-то и нечем. Так, в расстроенных чувствах и расстались. И только один папа Васенька почему-то уверен был, что все у них хорошо будет.

Товарищ Ванеев после возвращения из экспедиции сначала в немилость властей впал, потом арестован был. Девочки пробовали и насчет его будущего у папы Васеньки вызнать, раз уж предсказатель такой нашелся, но тот кратко ответил: «покаяться бы рабу Божьему да собороваться», а Данилыч метнул на Полю с Аришей такой острый, сердитый взгляд, что больше они ни о ком не выпытывали.

Да что товарищ Ванеев! Того видного большевика, что в Саратове влияние церкви подорвать требовал, — врагом народа объявили и из страны выслали.

Словом, видела Поля и доброе, и злое. Видела, как меняли людей страх и голод, как одни грызунами становились, где хитростью, где подлостью выгрызая себе лучшую долю, а другие — Человеками оставались, последним делились, слабейшим помогали и ни на что, ни на кого не жаловались. Видела, и конечно, тоже Человеком хотела стать. А для этого и учиться надо было у Человеков, у таких как Зинаида Ивановна.

Ведь это благодаря ей обитатели флигелька таким единодушием, таким единоустроением и бесхлебье, и нищету, и все беды вместе переживали. И в голодные дни, встретив знакомого, — к себе его приглашали. Угостить нечем было, — так водички теплой предлагали, а главное, всегда время и силы находили выслушать, успокоить. И всегда-то этих сил почему-то хватало. Может, оттого и не ожесточались, не остудевали их сердца. Может, это и позволяло им двигаться дальше, не застревая в обидах, унынии и печали.

* * *

Хоронили Зинаиду Ивановну там же, в Саратове. Попрощаться из больницы пришли, из учителей, даже из знакомых Николая Сергеевича. А вот Ивана Оттовича не было. Может, появляться на людях лишний раз не хотел, а может, и случилось что, кто знает… Постояли молча, папа Васенька молитв вслух читать не стал, чтобы пищи для сплетен не давать, — только про себя что-то побормотал тихонько. А как с кладбища уходили, выпивошки случайные вслед злое цыркнули: «А важные, важные-то какие! Ну сдохла буржуйка, — тудыть ей дорога». Поля как услышала, — за Аришину руку ухватилась. Но та руку высвободила, тепло и крепко приобняла Полю, как бабушка когда-то, и шепнула: «не оскорбляй своего слуха, не омрачай светлую память». Так они дальше и пошагали, прильнув друг к другу, как будто вместе, вдвоем укрывали горечь своей потери от недобрых взглядов и злых ветров.