Свои люди - [30]

— Электрическая, что ли? — спросил Мишаня.

— Илихтрическая, илихтрическая! — подтвердила Ульяна.

— Принесите, посмотрим…

— А сичас не можете? — встрепенулась старушка. И быстрым голоском, словно оправдываясь, начала объяснять, что без этой электрической плитки ей никак не обойтись. Потому что на ней готовится пища (так и сказала — пища). При этом она глядела то на Мишаню, то на Анну Васильевну и смущалась, как девчонка.

— Сходи, сынок! — попросила Анна Васильевна. — Сходи! Тут недалеко!..

9

Легко сказать недалеко! Уже и улицу главную осилили, и новостройки позади остались, белея спичечными коробками сквозь майскую зелень акаций. А дороги конца не видать.

— Далеко еще, бабушка?

— Не, не! Сича-а-ас!

У крайних домов свернули на пустырь, густо заросший травой. Церквушка с заколоченными крест-накрест окнами выглянула из-за отцветающего вишняка. Рядом с церквушкой примостился домик под красной черепицей — поглядывал нелюдимыми оконцами.

У хилой оградки неподалеку паслась коза./ Увидела Ульяну, пошла навстречу, натягивая веревку, привязанную к вбитому в землю колышку.

Ульяна перекрестилась на церквушку, глянула на козу строго.

— Гляди-и-и мине! — А что должна была глядеть коза, не разъяснила, подошла к крыльцу и, открыв дверь, крикнула: — Евгений Палы-ы-ыч? Живой ты тама?

— Живой, живой! — ответил легкий, с хрипотцой голосок. Послышался кашель. И на порог вышел старик. Росточка невысокого, в чистенькой клетчатой рубашке под опояской и полосатых пижамных брюках. Брови и ресницы у старика были рыжие, лицо в оспинах, в бороде клинышком белели хлебные крошки.

— Насчет плитки эта… — пояснила Ульяна.

Старик будто и не расслышал ее объяснения, улыбнулся.

— Прошу, милости прошу! — и попятился в глубь коридора. — Как, простите, вас звать-величать?

Мишаня сказал…

— Очень приятно! А меня Евгений Павлович!

От чисто выбеленных стен, земляного пола пахло сыростью, ромашковым цветом и еще чем-то вялосладким, неуловимым. Но чем именно, Мишаня догадаться не сумел, покорно шел за хозяином, покуда Евгений Павлович не открыл низенькую дверь.

Из затаенных от солнечного света углов и дальше со всех стен глянули на Мишаню лики святых, все в золоченых окладах, тускло блестевших в лампадном пугливом свете. Глаза у святых были осуждающе-строгими.

Такое множество икон, да еще в маленькой комнатенке, Мишаня никогда не видел. Покосился на Евгения Павловича: «Поп, что ли? Поп и есть!» — смекнул про себя.

— Показывайте плитку!

— Да, да! — опамятовался Евгений Павлович.

Вошла Ульяна, держа в вытянутых руках, словно диковинную драгоценность, эту самую электроплитку.

Мишаня оглядел ее внимательно. Электроплитка была старой, конфорка от жаркой работы треснула, но спираль была целой. Прощупал шнур, тоже цел. Добрился до розетки — нашел поломку. Проволочка, слабо прижатая болтиком на клемме, перегорела.

Мишаня открыл чемодан с инструментом, достал ножичек, зачистил провода и болтик натуго закрутил.

— Можно включать!

— Благодарствуем, благодарствуем… — обрадовался Евгений Павлович. Глаза его с облегченной радостью глянули на Мишаню.

Радость его показалась Мишане чрезмерной. Оглядел комнатку. Не хватало в ней чего-то. Узенькая, застеленная байковым одеялом кровать у окна, очки с треснутым стеклышком, на подоконнике баночки, пузырьки с лекарствами.

— А холодильник у вас есть?

— Есть, как же? Имеется! — кивнул Евгений Павлович.

— Мы им, сынок, не пользуемся, — подала голос Ульяна.

— Так давайте посмотрю заодно?!..

— Пожалуйста, пожалуйста… — Евгений Павлович засуетился и повел Мишаню в другую комнатку, размером побольше, но тоже от пола до потолка завешанную иконами.

Старик подошел к окну, приподнял тяжелую, шитую золотом скатерть, и из-под нее блеснул желтой костью холодильный шкафчик. «Старая модель», — с ходу оценил Мишаня, открыл дверцу.

Плотно, до самой морозилки шкафчик был заложен пожелтевшими от времени бумагами, связанными бечевкой, толстыми, в твердых обложках книгами. В морозилке тоже пространство не пустовало — две книги вместились, зеленея медью застежек.

— Я уберу, уберу! — засуетился Евгений Павлович и начал поспешно вытаскивать книги из холодильника. Руки его тряслись, дыхание было жарким. — Я ведь их чего прячу? Крысы в доме! Им все одно, что грызть… А в холодильнике оно безопасней будет… Ох-хо-хо-о-о! А вы, вижу, книгами интересуетесь? Собираете?

— Я нет… Филецкий собирает, — признался Мишаня.

— Какой, простите, Филецкий? Не Саша? Знаю, знаю! Сашеньку зна-а-аю! Сашенька большой любитель! — И глянул на выращенный Мишаней из чемодана баллончик с фреоном с робостью. — Не взорвется?

— Нет, — улыбнулся Мишаня, — фреон газ инертный… Бутан — да! Бутан, это опасно… У вас плита газовая есть?

— Этого не имеется, — вздохнул Евгений Павлович, — не держим… Я уже хотел купить. Сашенька тоже советовал. А потом думаю, зачем нам? Какие мы с Ульяной едоки? Летом на плитке, зимой — печка… А Сашенька предлагал. Он ведь ко мне частенько захаживал… Как он, жив-здоров?

— А что ему сделается? — вздохнул Мишаня.

— Ну, кланяйтесь, кланяйтесь ему… Сашенька человек хороший. На все руки мастер, — оживился старик, — свет мне в кладовку провел. Раньше ко мне много людей захаживало. Только присядешь, звонок. А я, знаете, звука не люблю. Так Сашенька мне вместо звонка лампочку вкрутил. Кнопку кто нажмет — мигает! Это ведь смекалка нужна? Да-а!