Своенравная красавица - [56]

А дальше какие-то странные и бессвязные обрывки: вроде бы ее несут в дом, кто-то бормочет успокаивающе, чьи-то руки ухаживают за ней… Прошло довольно много времени, прежде чем она вновь стала понимать смысл происходящего. Она лежала в постели в старой детской, а Сара сидела рядом. Гроза закончилась, оставив после себя серую тишину, нарушаемую только шорохом дождя. Так что поначалу это показалось ей обычным пробуждением, а все, что было до этого, — страшным сном. Потом Черити увидела пустую узкую кроватку, стоящую у другой стены, и Сару с дрожащими губами и глазами, покрасневшими от слез, и поняла, что кошмар был реальностью и что ребенок умер.

Все думали, что Черити тоже умрет. У нее началась жестокая лихорадка, и много дней она проблуждала в страшном мире безумия, но из всех лихорадочных видений одна картина, самая жуткая, стояла перед ней постоянно: Даррелл, убитый горем, в одиночестве над вспенившейся от дождя водой, с телом мертвого сына на руках. Даже после того, как лихорадка отступила и потускнели другие бредовые образы, это воспоминание осталось, слишком глубоко оно врезалось ей в душу, словно запечатлелось в ней навсегда.

Пока Черити лежала в бреду, Сара позаботилась, чтобы из комнаты вынесли маленькую кроватку, а с ней все вещи, которые пробуждали бы болезненные воспоминания. Но Черити и без каких-либо материальных предметов ни на миг не забывала о невосполнимой утрате. Сара и старая няня ухаживали за ней очень заботливо, и даже Элизабет, как ни странно, ласково разговаривала с ней, изредка заглядывая навестить больную. Но никто из них не мог проникнуть в ее болезненное одиночество или догадаться об угрызениях совести, терзавших ее днем и ночью. Черити поправлялась медленно, так как прежняя жажда жизни покинула ее и ее непокорный дух был не просто подавлен, а сломлен.

Джонас между тем счел благоразумным принять некоторые меры предосторожности, потому что, хоть он и не желал смерти ребенку и даже предпринял слабую попытку предотвратить ее, все же не был абсолютно уверен, что Даррелл не предъявит ему счет за случившееся. Во время болезни Черити между мужчинами существовало своего рода вооруженное перемирие. Пока ее жизнь висела на волоске, Даррелл часто бывал в Маут-Хаус, обычно в сопровождении Хэла Мордисфорда, но Джонас старался не попадаться на глаза и предоставлял Элизабет принимать гостей. Ему хотелось уехать в более безопасное место — в Плимут, но упрямство и тщеславие удерживали его в Конингтон-Сент-Джоне.

И вот пришло письмо от дяди с настоятельным требованием, чтобы племянник немедленного вернулся в Плимут, — самый лучший предлог для отъезда. Здоровье Черити теперь поправлялось, и Даррелл больше не приезжал в Маут-Хаус, просто присылал каждый день своего слугу, Джона Парриша, справляться о ее самочувствии. Джонас решил, что перед отъездом необходимо прояснить для нее определенные обстоятельства. Он пришел к неутешительному выводу, что ради собственного блага должен лишить себя удовольствия примерно наказать Черити. Но ей следует дать понять, что этим она обязана исключительно его великодушию и что он по-прежнему имеет неограниченную власть над ней.

Джонас нашел ее в гостиной. Черити лежала на диване, а Сара с шитьем сидела рядом. Со дня несчастного случая Джонас не видел Черити, так как она вообще в первый раз вышла из своей комнаты, и поразился произошедшим в ней переменам. И всегда-то тоненькая, она казалась сейчас своим собственным призраком. Одежда висела на ней, здоровая смуглость лица сменилась желтоватой бледностью, и отчетливо обрисовались скулы, но по-настоящему ошеломило Джонаса ее безразличие. Терпеливый печальный изгиб губ и угасшие темные глаза, в которых всегда сверкал вызов, даже если внешне она держалась очень скромно, — все это подействовало на Джонаса, как шок, но тут же пришло удовлетворение. Этой бледной, слабенькой молодой женщине больше не быть занозой в его плоти. Вот теперь она приручена — раздавленная, доведенная до подобающего ей состояния униженности и повиновения.

— Итак, кузина, — покровительственно заговорил Джонас, — я рад видеть, что ты совсем поправилась. Твое здоровье в последние недели заставило всех нас поволноваться.

Прежняя Черити ответила бы ему колкостью, высмеяв само предположение, что он вообще может волноваться по поводу ее здоровья. Но сейчас его слова не вывели ее из состояния полной апатии. Даже голос ее звучал слабо и безжизненно.

— Благодарю тебя, Джонас, я вполне здорова. — Она отвернула голову в сторону, пытаясь скрыть непроизвольное подрагивание губ, когда добавила тише: — Возможно, лучше бы мне не поправляться.

— Кузина, такие слова свидетельствуют о ложном настрое души, — напыщенно упрекнул Джонас. — Следует радоваться, что Господь спас тебя от смерти, что ты можешь употребить дарованную тебе жизнь к вящей Его славе и во искупление своих прошлых грехов и глупостей.

Джонас помолчал, но выражение ее бледного спокойного лица не изменилось. «Просто непостижимо, — подумал он, — такое опустошение вместо бурлящей жизненной энергии и непокорности».

— Когда восстановятся твои силы, — продолжал он, — ты поймешь, что я прав, и согласишься со мной. Постарайся занять себя полезным делом, так как праздность ума и тела порождает неблагочестивые мысли. Я уезжаю сейчас в Плимут. Надеюсь по возвращении найти тебя в лучшем состоянии.