Своё и чужое: дневник современника - [25]

22 марта. Вся советская песня выросла на гребне романса и была возможна только в цельном, нерасщеплённом обществе с единой идеологией. Как немыслим и романс вне патриархального уклада с его самодовлеющими ценностями — любовью, тоской, предчувствием, порывом — в единстве с природой. В 70-е начинается угасание жанра и теперь его конец, полное вытеснение эпигонами и роком, который в содержательном смысле — ничтожество. Есть превосходные по неожиданности образцы, но душа к нему не лежит, сжимается и деревенеет. В музыке, как и в остальном искусстве, перевал пройдён, царит улица и автоматизм, движение навстречу первичным потребностям. Нарастает стандартизация вкусов, мыслей, формы, поведения. Читаем одни и те же газеты, смотрим поточные фильмы, толчёмся в общих местах, покупаем серийные товары, и нет сил, да большинству и не хочется, противостоять, отказаться, найти свое. Городская же жизнь особенно развращает при отсутствии серьёзного, захватывающего труда. Вечная погоня за готовым только разжигает аппетит и настроение превосходства над сельским жителем.

29 марта. Мудрость во всепонимании. Мудрые тяготеют к гармонии, умные — к односторонности.

10 мая. Вот и мудрец Астафьев припечатал наших уличных психопатов, маразматики. Такой вольный полёт в философских рассуждениях и такая настырная глупость в житейских воззрениях и поведении — это Русь. Даже змей Розанов на краю могилы признал Щедрина. Кто, как не он, с безоглядной прямотой вывел на свет убийственную силу русской косности и привычек. Жить своим умом — для многих непреодолимая планка, а управленческое головотяпство постоянно стимулирует вздохи о прошлом.

Ужасно дорогая печать, газеты до 5 рублей, но и благо: конец газетному и журнальному запою, почти всё время литературе. Больше ничего не осталось от детства, промелькнули и умчались навсегда ранние увлечения.

24 мая. Последние уроки, пятиклассники завоёваны полностью, а седьмые процентов на 80, тогда как три года назад с этим возрастом затруднений не было. Знамение времени — сильный уличный шум, который мне не одолеть, а им не устоять, свойство всех рубежных эпох. Нарастающее удивление от невесомой прозы Зайцева, его героев Жуковского, Тургенева, Чехова, вне моды, вне партий, образ последнего эпического века на Руси, от «Сельского кладбища» до «Степи», а дальше распад, безумие, скольжение в обрыв.

29 мая. Пресса полна репортажей с ростовского процесса и опять ложный пафос негодования или недопонимание. Суть не в уникальности злодея, а концентрации его злодеяний. Весьма выгодная уголовная тема для пишущей братии, а на самом деле — пятнышко на фоне повседневного кровопролития и ужасов. Разве утешительнее раздетые, обезображенные трупы в Карабахе или Приднестровье, уличный беспредел, массовые квартирные кражи, грандиозные лесные пожары? В них нет щекочущих нервы деталей, они анонимны — вот и всё. Раньше называли просто — порча, и так оно и было, а теперь раковая агрессия, от которой спасения нет.

21 июня. Из трудового лагеря. Все надеялись, что подобные заведения сметёт рынок, ан нет, существуют и процветают, ежедневное содержание в 25-30 тысяч, половина овощей гибнет и запахивается, кромешное воровство и мотовство, ночные забавы и выходки балбесов, охрипшие от бесплодных призывов и угроз учителя. Не затронута, а потревожена советская система, театр абсурда продолжается. Селяне руками и зубами держатся за совхоз: сытно и надёжно.

Замечаю, что резко выделяюсь в толпе своим неджинсовым обликом, диссонирую с улицей. Буквально все натянули пёстрый импорт. Исчезла естественная человеческая речь, разнузданный новояз и мат из всех глоток. Что бы сказал бедный Мережковский, узрев торжествующего Хама от парламента до прихожей?

Всё наводит на мысль, что закону инерции подчиняется не только механика, но и общество. Инерция покоя сменяется инерцией реформ или революций, а приход того и другого зависит от умонастроений и сильных политиков. Нарастает инерция распада, одичания, ненависти и остановить её можно только властной и твёрдой рукой. Нет уже сил на сочувствие и жалость, кровь льётся и льётся, но не остановятся, чтобы одуматься.

1 июля. Письма Ленину 1919-21 гг. Писали, конечно, лучшие, и их наблюдения и анализ сделают честь любой системе. Большевики привлекли их обещанием нового мира, но именно поэтому они первыми поняли, что поезд развернулся совсем в другую сторону. Сработал сорокинский закон социального иллюзионизма, знай который мы в своё время /а самые свободные и проницательные знали/, то удержались бы от лишней лжи и соучастия. Читал ли он их? Если и читал, то раздавлен не был, будучи ослеплен доктриной. Как верно и зорко судили современники, совмещая не изжитую наивность с убийственными прозрениями.

16 июля. Знойное щедрое лето. Россыпи клубники на полянах, румяные берёзовики, пахучее разнотравье. Продираюсь через упругие, горячие заросли, вдыхаю разомлевший, дурманящий воздух. Это, пожалуй, единственное, что трудно оставить: подорожник на забытой тропинке, стройный, на диво сработанный гриб, взметнувшегося из-под ног зайца…