Свиток фараона - [9]

Повеяло прохладой. На каменном полу лежали ковры. Несмотря на то что был разгар дня, все ставни были закрыты, а под потолком горели латунные люстры с голубыми и красными плафонами, свет которых отражался на плитке с орнаментом, украшавшей стены. Богато одетые мужчины и женщины выстроились, образовав коридор, по которому прошел султан вместе с Омаром.

— Лимонада для меня и моего маленького друга! — воскликнул султан, и тут же появился служащий гостиницы в длинной белоснежной галабии. Он нес сверкающий латунный поднос, на котором стояли два бокала в виде тюльпанов с зеленым лимонадом. Омар никогда не видел такого зеленого лимонада. Торговцы напитками у пирамид продавали красный чай из мальвы, но зеленый лимонад?

Омар сомневался, можно ли вообще пить что-нибудь зеленое. Но потом султан Фауд взял свой бокал, поднес его к губам и подождал, пока то же самое сделает мальчик. Разумеется, Омару ничего не оставалось, как взять свой бокал и пригубить его. Сахарный вкус сладкой воды не только не был известен Омару — его вдруг стошнило, и он, зажав рот руками, бросился прочь, протискиваясь сквозь плотную толпу наружу, чтобы выплюнуть зеленый лимонад.

С того дня сводные братья возненавидели Омара и он стал часто получать трепку за то, к чему не имел ни малейшего отношения.

Старый Мусса был очень набожным и мудрым, хотя никогда не ходил в школу. И вот однажды вечером он собрал всю свою большую семью перед хижиной, чтобы почитать суры из Корана. Как и любой добропорядочный верующий, Мусса знал все сто четырнадцать сур наизусть и в этот вечер решил прочитать двенадцатую.

— Во имя Аллаха милосердного, — задумчиво начал он и рассказал о Юсуфе, который поведал своему отцу, что видел во сне одиннадцать звезд, солнце и луну, и все они кланялись ему. Отец призвал сына не рассказывать этот сон братьям, потому что они начнут завидовать, но это все равно случилось! Братья столкнули Юсуфа в колодец, где его обнаружили погонщики каравана и продали за пару дирхемов человеку по имени Потифар.

Во время рассказа сыновья поднимались один за другим и уходили, потому что поняли намерения отца, и, когда перед стариком остался сидеть только Омар, Мусса замолчал. С берега канала доносился стрекот миллиона цикад, который нарушали лишь далекие звуки музыки, звучавшей в саду гостиницы «Мена Хаус». Огни горели у дверей караван-сарая, то тут, то там раздавался короткий громкий смех, затихавший во мраке теплой ночи.

— Ты знаешь продолжение истории? — прервал долгое молчание Мусса. Омар покачал головой.

Тогда Мусса вернулся к своему рассказу и процитировал всю суру для одного благодарного слушателя. Он поведал, как Юсуф стал управляющим дома, рассказал о жене Потифара, о том, как юношу приговорили по ложным свидетельским показаниям, обвинив в преступлении, которого он не совершал, как потом он стал толкователем снов и фараон сделал его своим доверенным человеком.

Мусса рассказал о великодушии Юсуфа, который простил своих голодных братьев, пришедших к нему просить зерна.

Когда Мусса закончил, было уже очень поздно. Однако Омару совсем не хотелось спать, потому что он начал понимать, почему отец процитировал именно эту суру. Он, Омар, был чужаком, которого, наверное, никогда не примут сводные братья. Но разве эта сура не учила тому, что именно опальные люди чаще всего способны на поступки? В своих снах он видел себя советником султана, который носил европейскую одежду и ездил в черной карете. В ту ночь Омар решил поступить так же, как Юсуф.

Омар был погонщиком верблюдов и за два пиастра возил иностранцев из «Мена Хаус» к пирамидам. Но у него была длинная галабия вместо набедренной повязки, а братья называли его Омар-эфенди, что по значимости было равно слову «господин», однако по отношению к нему, подростку, имело оттенок презрительности.

Был лишь один человек, которому Омар всецело доверял, его звали Хассан. Микассах, калека, каких были тысячи в Каире, Хассан сам не знал своего настоящего возраста. Он был старым, очень старым, и понятия не имел о дате и месте своего рождения. У него не было ног ниже голени. Он привязывал к коленям обрезки автомобильных шин и так передвигался, неся перед собой ящичек, украшенный стеклянными жемчужинами и осколками зеркала. С помощью этого ящика микассах зарабатывал себе на жизнь. Хассан был чистильщиком обуви, а в деревянном ящичке, который служил его клиентам подставкой, лежали обувной крем, щетки и тряпки. Изо дня в день можно было наблюдать, как он сидит возле «Мена Хаус» и оказывает свои услуги гостям, которые заходят в гостиницу и выходят из нее. При этом он стучал щеткой о свой ящик и громко произносил одно известное ему английское слово:

— Polishing, polishing!

Хассан привык смотреть на жизнь с точки зрения обувной перспективы. Это значило, что для микассаха человек заканчивался на уровне пояса, а на все, что было выше, он не обращал внимания. Конечно, икры француженки в высоких дамских сапожках не могли не волновать его чувств, но о супружеских узах Хассан мог только мечтать, как мечтают о прохладе лунной ночи.

Привычка смотреть на людей снизу вверх нисколько не мешала ему. Хассану было все равно, когда на него не обращали внимания и говорили при нем вещи, которые не предназначались для третьей пары ушей. Но Хассан был никем, и так получалось, что он знал больше всех.