Свирель - [2]

— Постойте, успеется, — остановил его пожилой рыцарь, лениво поигрывая тяжёлой шипастою булавой. Та много раз служила ему весомейшим аргументом при разговоре с случайными встречными в тавернах и на пустынных дорогах.

Презрительно глядя на хилого безоружного человека в серых лохмотьях, он с сожалением сознавал — на этот раз излишне весомым.

* * *

Их двое. Всадники в латах появились из леса совсем неожиданно. Вскочить, убежать не успею.

Железнобокие убивают просто для развлечения или уводят с собой. Не знаю, что хуже. Ещё никто не вернулся.

Не двигаться. Может, и не заметят. Окликнут — притворюсь спящим. Надеюсь, не потрудятся подъехать. Ведь благородные звери ленивы… Нет! Мчатся сюда!

Один наклоняет копьё, и из пореза в груди ползёт тёплая струйка. Боль от укола совсем не сильна. Сильнее обида. Котомка со всем содержимым теперь бесполезно лежит под ногами в жухлой траве. В такую минуту забыть, к чему готовился с детства…

Они рассуждали о достоинствах острия, булавы и прочих принадлежностях своих арсеналов. Пока рассуждали, но не спешили испробовать. Я понимал, что этому будет конец, и думал о своём арсенале. Гриб-шар или свирель? Добраться бы до котомки. Лежит под ногами, но недоступна, как на другом конце Леса. Они уверены, что я не опасен, и это вселяет надежду.

Казалось, что время остановилось, и я успел хорошо разглядеть рыцарей. Тот, что с копьём, смотрелся, как смерть со старинной гравюры. Он был не просто худой. Какой-то иссохший, как мумия, которых находим в известняковых пещерах. При этом несомненно силён, ловок и беспощаден, как большой богомол, что пожирает птиц и мышей, не обращая внимания на их жалобный писк.

Другой, что поигрывал булавой с мою голову, напоминал двуногого кабана в стальной клёпаной бочке. Но раза в полтора тяжелей и много свирепей.

Я никогда не встречал столь крупных людей. Зря говорят, что сильный не может быть злым. Он даже скалится, как кабан. Казалось, и конь его насмешливо скалится. Чтоб им обоим голову откусили!

Шанс на спасение пришёл неожиданно.

— Пусть подудит на костяшке, — пророкотал кабан с булавой. — Умеешь?

— Позвольте, сначала продую свирель, — сказал я, стараясь тянуть время. Надеюсь, они не успеют понять, что та играет беззвучно. Берясь за котомку, я вспомнил тысячекратно услышанное от ведуньи-наставницы: «Когда тебя преследует зверь или человек, будь хладнокровен. Достань костяную свирель и чётко, и не фальшивя, сыграй. Неслышная для людей музыка зовёт невидимых обитателей Леса, с которыми нельзя встретиться взглядом».

Я завершаю последний аккорд, уже ожидая конца. Наверное, магия не подействовала…

Сначала не было ничего. Вдруг полная тишина. Внезапно умолкли цикады, сверчки, и разом притихли все птицы. Потом почти незаметно послышался топот. Как будто бы где-то вдали шёл мимо нас косяк осторожных лесных лошадей.

Шум приближался и нарастал. Так быстро бежать не способны даже гончие псы. Я закрываю глаза, слыша хруст сучьев и веток совсем рядом с поляной. Теперь мне казалось — сквозь чащу и бурелом мчатся, не разбирая дороги, огромные кабаны… или шерстистые носороги. Их топот так част, что сливается в целое. Они многоноги?!. Нельзя так скоро перебирать четырьмя…

Что-то со свистом оперённой стрелы с щелью на наконечнике промчалось рядом со мной. Не знаю, насколько огромное, но мощное, как злой ураган. Меня прижало к шершавой коре плотной волной знойного воздуха. Не будь за спиной ствола толстого дерева, смело б и отбросило, как сухую листву, что взвихрена этим порывом. Я сжался, ощущая себя подобием ежа без иголок.

Листва ещё щекотала лицо в то время, как шум заполнил поляну. В нём топот копыт или когтистых лап. Грохот грузно упавших и волочащихся туш. Громкий, как в кузнице великана, металлический лязг, скрежет и клацанье. Треск раздираемой плоти — мышц, сухожилий. Влажное чавканье и что-то совсем ни на что не похожее. Такое нельзя передать. Ещё не придумали слов, потому что не с чем сравнить.

Во всем этом не слышно криков людей, конского храпа и ржанья. Лошади реагируют на опасность значительно раньше людей. Но даже они не успели, настолько стремительно нападение.

Жуткая какофония продолжалась, и тут я почувствовал взгляд. Как будто кто-то стоит совсем рядом и пристально смотрит прямо в лицо. Так близко — достаточно протянуть руку.

Взгляд был тяжёлый, давящий. Нечеловеческий. Даже и не змеиный. Не может так смотреть существо с красной кровью, пусть даже холодной.

Он проникал сквозь плотно сомкнутые веки, впиваясь в саму душу. Чем он… оно на меня смотрит? Не на меня, а в меня! Может быть, не глазами? Как смотрят пещерные слизни-гиганты, и это спасает от них в темноте.

Взгляд завораживал, подавлял. Ужасно хотелось хоть на мгновение открыть глаза, чтобы увидеть смотрящее нечто. Желание переполняло душу. Оно нарастало помимо страха, разума, воли. И было неясно: навязано это извне или идёт изнутри из меня самого. Как это бывает, когда стоишь у обрыва или глядишь в глубокий колодец с далёкой тёмной водой и тянет, так тянет броситься вниз.

Взгляд изменился. Он стал печальным и нежным. Он более не давил, а ненавязчиво всасывал, втягивал, звал, обволакивал и манил, как взгляд опытной женщины для подростка. И это забирало последние силы. Я был почти готов подчиниться, как подчинился когда-то безвольно нашей темноволосой и темноглазой ведунье, вдвое старше меня.