Свидания в непогоду - [52]

У них была общая клетушка В сарае. Евдокия складывала в ней ненужные вещи, держала кур. Мария тоже вынесла однажды тряпье, а в другой раз хотела расколоть здесь чурбачок для подставки, да не давался. Увидела это из окна Евдокия, пришла в сарай:

— С сучком взяли, умаетесь. Дайте-ка я.

Мария топор не дала, засмеялась:

— Мне и самой в охотку!

— Шли бы к нам в садик, Машенька, — глядя на ее тонкие руки, говорила Евдокия. — У нас как раз место воспитательницы освободилось.

Мария терпеливо разделывалась с чурбаком. Отесывая приглянувшийся срубок, сказала:

— Это очень интересно. Я посоветуюсь, Дуся.

Выслушав вечером, за чаем, жену, Шустров неторопливо позвякал ложкой о стакан.

— Это неперспективно, Маша, — сказал, подумав. — И в смысле зарплаты неважно, и в смысле самого рода деятельности. Не то…

— Но это пока. До учебы.

— Вот поэтому и не советовал бы: надо к экзаменам готовиться… Кстати, кто тебе это предложил?

— Евдокия.

Он приподнял бровь, будто вспоминая что-то.

— Жигай, жена Петра, — подсказала Мария.

— Смотри, в конце концов тебе видней. — Отставив стакан, он поднялся, прошелся по комнате. — Вообще, Маша, я давно хотел тебя спросить: что ты нашла в этой Евдокии? Что у вас общего?

— Она чудесный человек, Арсик.

— Не знаю. Не вижу, — и уголки губ у него вздернулись. — Во всяком случае, я бы на твоем месте был осмотрительней.

— Ты хочешь сказать — жена директора, и вдруг с женой какого-то рабочего?

— Зачем же, Маша, так примитивно, в лоб? — произнес он с укоризной. — Просто надо внутренне осознавать, что какая-то градация должна быть.

Марии хотелось и на это возразить, но сразу она не нашлась, растерялась. Шустров отвернулся к окну, а вздернувшиеся его губы всё еще виделись ей. Раньше, кажется, такого не бывало или, может быть, не замечалось по молодости? В какой-то неясной связи пришли ей на память неловкие умолчания соседок, тревожные расспросы и взгляды самого Шустрова. «Ему, должно быть, нелегко в новой-то должности», — пыталась она найти ответ на догадки.

Спустя час Арсений шутливо благословил Машу на новую должность и сказал даже, что наведет нужные справки, поможет с устройством.

6

В эти месяцы Шустрову нравился общий порядок, установившийся в «Сельхозтехнике». Прошло, казалось ему, время безалаберщины, всё четко определилось, встало на свое место. Ему нравилось также думать, что в этом-то и проявляется его организаторская роль. В самом деле, если умеют вести дела такие его сверстники, как Прихожин, Володя, почему бы не должно получиться и у него?

Он знал, что утром, в начале десятого, Кира Матвеевна положит ему на стол папку с текущими документами, а в девять тридцать явятся для доклада бухгалтер и Климушкин; знал, что к диспетчерскому совещанию подготовится заранее, проведет его в жестком регламенте. Приемлемым казалось и разграничение обязанностей с Лесохановым. Один занимался хозяйством в целом, организационной и финансовой его сторонами, другой техникой, и оба избегали переступать  д е м а р к а ц и о н н у ю  л и н и ю.

Заботы управляющего исподволь меняли его. Он стал обходительней с подчиненными, хотя, как и прежде, противился панибратства, раздражаясь — не повышал голоса. За лето он осунулся, резче выделилась бороздка на крутом подбородке. Порой в уголках его губ вспухали крупные складки, которые так неприятно поразили Марию. Так бывало в минуты замешательства и сомнений.

Так бывало при встречах с Нюрой.

Он давно заметил, что она всё реже заходит в приемную поболтать с Кирой Матвеевной. Всегда общительная, живая, Нюра теперь часами корпела за своим столом, кричала в трубку сердито, до хрипоты, и едва часы показывали пять — спешила домой.

Боясь как-нибудь нечаянно обидеть Нюру, он при встречах мягко, пересиливая себя, справлялся порой: «Вы не устали, Нюра? Вы всё сидите, Нюра?» Она отвечала односложно: «Нет, спасибо. Да, всё сижу», — и не поднимала глаз. И с каждым днем она дурнела: одутловато припухали щеки, в подглазьях синели водянистые наплывы. Было в этих переменах что-то устрашавшее Шустрова своей неизбежной последовательностью, что хотелось отдалить, оттолкнуть от себя. «Что можно и что до́лжно делать в таких случаях? — ломал он голову. — Схлопотать ей перевод? Поговорить обо всем начистоту? Но это-то как раз и значит — обнаружить свою боязнь, показать себя виновной стороной».

Под осень как-то он задержался в своем кабинете, готовясь к докладу на исполкоме. Вечер был ненастный. Над Снегиревкой, цепляясь за вершины сосен, ползли низкие холодные тучи. Дождило порывами. Потянувший сквозняк смахнул со стола бумажку.

Шустров встал прикрыть окно. Взглянув на прибитый дождями поселок, на выгоревшую траву, по которой стелились сумеречные тени, вспомнил такие же вот прошлогодние деньки. Мог ли знать он тогда, заходя в кабинет Иванченко, что первую свою годовщину в «Сельхозтехнике» будет встречать вот здесь, за этим столом…

Недолго постояв у окна, он вернулся к столу, сел, но опять лицо и руки обдало струей воздуха и послышалось, будто шуршит где-то мышь. Он наклонил голову: нет, не мышь, а кто-то шарит с той стороны по двери.

— Да, пожалуйста. Войдите! — крикнул он.