Свидания в непогоду - [53]

Дверь медленно открылась. Прислонившись к косяку, встала и не двигалась Нюра.

Шустров ошеломленно поднялся и, не зная, что сказать, как поступить, подошел к ней. Лицо ее было бледным, дольки губ растворились в нем и обесцветились, а большие и потемневшие глаза смотрели на Шустрова и не видели его, сосредоточенные на чем-то своем.

— Вам плохо? Зайдите. — Он вдруг засуетился и потерял над собой контроль. Бережно обхватил ее за плечи, подвел к стулу, налил воду, позвякивая графином по стакану, и подал ей.

— Не надо, — отстранила она стакан и опустилась на стул. — Я вас не буду отвлекать… Я сейчас…

Она неловко выпрямила спину, и он увидел то, чего не хотел, избегал видеть, — ее округло, без складок, вспучившееся на животе платье. Стискивая пальцы, Шустров отвернулся к окну.

— Ничего не нужно. Я сейчас, — повторила Нюра, и еще что-то произнесла неясное — должно быть, он плохо соображал. — Об одном хочу просить: оформите мне перевод в ДЭУ. Теперь уж всё равно…

Он и это не сразу понял, и всё стоял, глядя на заволоченный сумерками пустырь. Но показалось, будто и за окном, и в комнате стало светлей, тише и что тишина эта вошла в него, и всё беспокойное, тревожное неслышно отодвинулось куда-то в тень. Он вынул платок, покомкал его, сообразив, что ищет папиросы. Спохватился вдруг, что дверь в приемную осталась открытой.

— Вас просквозит, Нюра, — и, заглянув в пустоту приемной, притворил дверь, незаметно задернул шторку на окне. И ждал, ждал, что она еще скажет — не ослышался ли?

— Я уже договорилась… Зиновий Васильевич берет меня нормировщицей, — руками оправляя платье, говорила Нюра, а ресницы слипались влажно. — Вы только с переводом сделайте.

— Не надо плакать, Нюра, — сказал он. — Я вас понимаю. Конечно, нужно что-то сделать.

— Что́ вы понимаете? — всхлипнула Нюра, отворачиваясь.

Вся ее жизнь несвязно проходила перед нею… Была где-то, когда-то угловатая детдомовская Анютка Травина, выросла без отца, без матери в сметливую, смазливую девчушку. Училась, работала, мечтала о своем, единственном. И однажды как будто явился он в образе разбитного Юрки. Но Юрке смешно было думать, что для кого-то он может быть единственным, — пожил в свое удовольствие, и был таков. И уже не Нютка Травина, а Нюра Лобзик горевала в одиночестве, растила дочь, держала в своих руках канительную диспетчерскую службу. Прошлое зарубцевалось, а в настоящем хорошо было видеть себя за пультом большого хозяйства, знать, что без твоего звонка что-то может застопориться, и даже выговаривать нерасторопным председателям: «Вас много, а Нюра одна!» Это была жизнь, может быть и не очень богатая событиями, но именно такая, в которой она была как родинка на теле: своя, кровная. И вот вошел в эту жизнь другой человек, думалось вначале — вошел как отзывчивый и душевный друг. Ничего она не ждала от него, знала, что женат, имеет дочь, да и он ничего не скрыл. И всё-таки получилось так, точно ее, как носовой платок, запачкали, обмяли и выбросили вон. Особенно остро она почувствовала это в то утро, когда сунулась к нему с подснежниками и услышала в ответ обидное и безразличное: «Между нами ничего не было». И теперь вот сказал бы хоть одно слово участия, спросил бы, как, что, когда? Ведь его же, живое там… Водя по коленям руками, Нюра думала безотрадно: «Только бы уйти, ничего не нужно. Сама виновата, сама и управлюсь…»

А Шустрову тоже привиделись вечера, когда, сливаясь с тенями, спешил он к домику у водокачки. Но все его мысли обостренно смыкались на одной, давно сложившейся: не надо было допускать до этого; какая идиотская неосмотрительность! Закурив, он остановился сбоку от Нюры, спросил с натужливым сочувствием:

— Тебе, может быть, помочь в чем? — Она молчала. — Слышишь, Нюра… Я же не хотел и не хочу тебя обидеть. Может быть… еще не поздно? — с усилием выговорил он.

— Ничего не надо. — Нюра бегло взглянула на него. — Вы не бойтесь: никто не знает. Пусть уж Нюра сама расплачивается.

Шустров подергал лопатками, точно от удара. Хуже всего был этот тон, не оставлявший никаких сомнений в его виновности. Вспомнились — и сейчас показались уместными — слова о взаимной ответственности и о том, что никаких обязательств он не давал и дать не мог; и еще подумалось попутно, что у него нет и не может быть уверенности в том, что именно он повинен в случившемся. Но обе мысли он приглушил, найдя их подленькими, а над ними поднялась и прочно утвердилась третья: не допускать сейчас до осложнений, сделать всё, что она просит…

Нюра ушла, а он долго и бесцельно перекладывал с места на место папки. То он чувствовал себя, как мышь в капкане, то теплилась надежда, что всё, может быть, и обойдется. И будоражило, не давало покоя сознание виновности перед этой женщиной.

Глава восьмая НА ПЕРЕКРЕСТКАХ ДОРОГ

1

Волоча стальную ленту рулетки, из ворот мастерских вышел Агеев. За ним с другим концом ленты показался Лесоханов. Пока они тянули упругую полоску стали, Яков Сергеич, одетый в новый ватник, придерживал створку ворот, — ветер норовил откинуть ее напрочь.

Зрелище было не из обычных. Ремонтники, с любопытством выглядывая из мастерских, спрашивали: