Свидания в непогоду - [24]

— Доламывает? — кивнул он на Леньку.

— Нет, ремонтирует, — ответил Андрей Михалыч. — Заходите!

Заходить, собственно, было некуда: крошечная кухня едва вмещала семейство. И тем не менее между столом и дверью как-то само по себе образовалось пространство, в которое Серафима Ильинична втиснула стул. Шустров сел.

От плиты несло остывающим жарком. На веревках сушились пеленки; острый запах их с первой же минуты забил нос Шустрова. Стараясь не выказывать неудобств, он похвалил Леньку; малыш и в самом деле выравнивал борта самосвала с необычным для своих лет уменьем.

— В батю пошел. — Серафима Ильинична ласково потрепала сына.

— Ну, и в маму тоже, — ответил Лесоханов, а Шустрову улыбнулся: — Посмотрели бы, какая она мастерица на фрезерном!

Он умолк, а Серафима Ильинична, обращаясь то к Шустрову, то к мужу, заговорила о письме, полученном ими накануне с завода. Заметно примолодившаяся, она вспоминала былых друзей, старые времена. Шустров слушал, вставлял свое слово, смотрел на Леньку…

Вдруг лязгнуло железо, и самосвал с плоскогубцами полетели на пол. В ту же секунду Ленька, ахнув, застыл в немом напряжении.

— Опять! — прервала рассказ Серафима Ильинична и бросилась к сыну: — Покажи палец, покажи!

Втиснув голову в плечи, Ленька молча обсасывал палец. От боли и напряжения глаза его заплыли влагой.

— Ничего, Фима, — сказал Андрей Михалыч. — Волков бояться — в лес не ходить… Поди-ка сюда, Ленька!

Тот несмело, но послушно подошел к отцу.

— Всего-то делов, — протянул Лесоханов, осмотрев ссадину на Ленькином пальце. — Сейчас мы его йодиком, и снова трудись.

Нос у Леньки сморщился, терпеливо сжатые губы расползлись в неожиданном реве:

— Ой, па, не надо.

— Тоже мне — герой!.. Ну иди, мать перевяжет.

— Иди, Лешенька, иди, — подхватила сына Серафима Ильинична. — Вперед будь аккуратней, а то и на завод не возьмут.

— А через сколько поедем?

Серафима Ильинична растерянно, с видом человека, допустившего оплошность, взглянула на мужа.

— Зовут, — сказал Лесоханов, успокаивая ее взглядом и отвечая на недоумение, скользнувшее в глазах Шустрова. — Пять лет прошло, а не забывают… Только едва ли теперь, Фима: и раньше здесь дела хватало, а теперь и подавно.

— Смотри, Андрюша, тебе видней, — прежним покорным голосом проговорила Серафима Ильинична, и щеки ее одрябли.

Заплакала Любаша, вздохнул без видимых причин Лесоханов. Шустров понял, что сейчас он лишний, попрощался и ушел к себе. В следующие вечера он старался приходить к Лесохановым попозже или уж, в крайнем случае, не слишком мешкать в передней. Но квартира с ее жильцами и бытом оставалась на виду.

Прислушиваясь невольно к голосам за переборкой, дополняя их ясно представляемыми сценами, Арсений чувствовал себя временами как бы соглядатаем чужих судеб. Порой и у него возникало смутное желание такой же простой и, кажется, вполне целесообразной жизни. Вот так же приходить с работы усталым и прокопченным, возиться с Иришкой, сидеть вечерами над собственным верстачком… Тут он ловил себя на фальши: верстачок, тисочки, прокопченный… Зачем лукавить? Что ему — не хватает других занятий, более свойственных его натуре? Нет, ничего из этого не выйдет… А может быть… «Вот приедет Муська, всё, может быть, так и пойдет». Мысли проплывали медленно и, не успев сосредоточиться, расползались.

Он догадывался, что Лесоханов старается приобщить его к кругу своих и общих интересов, и ценил это. Но по-прежнему что-то смущало в нем. Слишком уж прост, пресен. Так ли обязательно главному инженеру самому ползать под машинами, ходить в промасленном ватнике? Не роняет ли это его достоинства? Именно чудак человек, как верно говорит Климушкин.

Всё реже возвращались они вместе домой, реже встречались на кухне. Лишь иногда, занятый перед сном письмами или делами, Шустров слышал осторожный стук в стену, приглушенный голос:

— Арсений Родионыч, не спите? Гляньте-ка сюда!

Шустров медленно поднимался из-за стола: не хотелось идти на кухню, но чувство порядочности обязывало.

После вечерней уборки в кухне становилось уютно. Лесоханов сидел в чистой нижней рубахе с засученными рукавами. Свет самодельной настенной лампы полукружьем падал на его рабочий стол. Придвинув поближе табуретку, Арсений видел в центре полукружья схематическое изображение трактора с навесным агрегатом, разлетающиеся во все стороны стрелки указателей.

— Знатный будет разбрасыватель удобрений. Узнаёте? — говорил Андрей Михалыч. — Теперь почти всё обмозговано…

— Всё-таки — чья же это работа? — спрашивал Шустров. — По бризу идет как Петра, а вижу — и вы не меньше занимаетесь… Скромничаете, Андрей Михалыч?

Поглаживая брови, Лесоханов отвечал не сразу:

— При чем тут скромность? Петра, разумеется. А наша с вами помощь это уж так — по долгу службы.

Слова «наша с вами» задевали Шустрова.

— Ваша — это я вижу… — И, осененный внезапной догадкой, он спрашивал напрямик: — Что, Петро жаловался вам?

— Нет, не жаловался, и на него это, кстати, непохоже… Но будет свободное время, вы его, пожалуйста, не стесняйте.

«Жаловался», — убежденно заключал Шустров и с такой же убежденностью говорил Лесоханову то, что уже высказывал Петру: новый агрегат — нужная вещь, но каждому овощу — свой сезон.