Свидания в непогоду - [23]

1

Лесоханов не был снегиревским старожилом. Бывший ремонтный слесарь, а затем и начальник цеха крупного машиностроительного завода в Энске, он приехал сюда лет пять назад, как и Шустров — с путевкой областных организаций. Он жил в каменном доме, из тех, что были построены в Снегиревке вскоре после войны. По тому времени двухкомнатная квартирка с кухней и даже с ванной, где стояла мудреная, похожая на автоклав, колонка, считалась образцом благоустройства. Колонка, правда, не работала, пока Андрей Михалыч на досуге не освободил ее от лишних вентилей, А освободив и впервые помывшись дома, окончательно уверовал в добрые намерения проектировщиков.

Он привык к квартире, вжился в нее, как вживаются в костюм, в обувь, и не замечал, что после рождения второго ребенка, Любаши, стало тесновато. И когда теща, занимавшая меньшую комнату, уехала до весны к родне, Лесоханову подумалось, что от перестановки слагаемых сумма не изменится: всё будет в норме, если на время предложить эту комнату Шустрову.

По собственному опыту он знал, как нелегко человеку осваиваться в новой обстановке, вдали от семьи. Вот так же мотался и он первые месяцы по углам — без жены, без Леньки, сына, которому тогда и года не было. Хотя на скуку времени не оставалось (он в первый же день надел рабочую спецовку и, повернув по заводской привычке кепку, полез на комбайн), неудобства каждый день напоминали о себе. Как же не понять человека, не помочь ему! Словом, вопрос был решен, а тишайшей супруге, Серафиме Ильиничне, для которой муж был высшим авторитетом, оставалось только согласиться да прибрать комнату.

— Вот, пожалуйста, Арсений Родионыч. До весны-то как-нибудь, — говорил он, вводя Шустрова в тещин заповедничек.

Арсений поправил великодушно:

— Не как-нибудь, а хорошо, Андрей Михалыч. Очень хорошо!

Комнатка, действительно, выглядела прилично. Смущал немного запах пеленок и пищи, проникавший из кухни и приправленный в самой комнате сладковатым настоем тлена, — должно быть, пахла лаванда, сухим пучком торчавшая на комоде. Но в общем, если поплотнее прикрыть дверь и почаще открывать форточку, было терпимо. «А всё-таки чудак, простая душа, — не удержался от мысленного замечания Шустров. — Сам живет в тесноте, а приглашает… Видно, правду говорят: всяк кулик свое болото хвалит». Он разложил на столе необходимые вещи и, стараясь не стеснять хозяев, стал обживаться…

Андрей Михалыч приходил домой не очень поздно. Повесив в чуланчик ватник и кепку, он с удовольствием плескался и фыркал под умывальником. У плиты хлопотала Серафима Ильинична; из комнаты с пронзительным «би-би» выкатывал грузовик Ленька.

— Чем угощаешь, Фима? — спрашивал Андрей Михалыч, вытираясь чистым и мягким от глажения полотенцем.

— Суп мясной, Андрюша. Котлеты, — кротко отвечала жена. — А то не хочешь ли щец кисленьких. От вчерашнего остались.

— Давай так по всей программе и пройдемся, — замахивался Андрей Михалыч, и уже нешуточно, с аппетитом хорошо поработавшего человека, нажимал на всё, что подавала Серафима Ильинична.

Они жили дружно. Серафима Ильинична была не очень остра на язык, всё делала молча и аккуратно. И если муж бывал доволен — лучшего она и не желала. Убрав со стола, она приносила Любашу. Ленька забирался к отцу на колени, протягивал ему лист фольги:

— Па, самолет сделай!

— А из чего делать? — не спешил отец. — Как это называется?

— Самому знать пора, как называется: фольга.

— Молодец, Ленька! Тащи сюда клей, ножницы, табуретку придвигай!

Мальчик с озабоченным видом — не требуя и не ожидая помощи — доставал всё необходимое, и за столом начиналась увлекательная для обоих работа. Насытившись самолетами и рисунками паровозов, Ленька заграбастывал все свои сокровища и шел спать. Незаметно, укачивая Любашу, уходила Серафима Ильинична. И тогда кухонный стол преображался: пощелкивая запорами под крышкой, Андрей Михалыч опускал одну ее половину, а на ее место снизу поднимал верстачок. Чаще, однако, он обращался к потайно встроенному в стене шкафчику. Раздвинув его створки, он доставал разномерные листы ватмана и, пригнувшись, насвистывая под нос, занимался чертежами.

Проходил час, другой. За окном стояла глухая ночь. Тихо было в доме, в квартире. Давно уложив детей и закончив починку одежды, Серафима Ильинична неслышно входила на кухню. Уронив голову на руки, Андрей Михалыч блаженно всхрапывал над чертежами.

— Андрюша, Андрюша, — расталкивала она его. — Иди-ка ляжь…

На второй день после переселения Шустрова Лесоханов, встретив его к вечеру в мастерских, предложил идти домой вместе. Говоря о текущих делах, они дошли до столовой, и здесь Шустров остановился, сказав, что зайдет поужинать.

— Чего там, — придержал его Лесоханов. — У нас бы заодно и столовались.

— Ну, это канительно Серафиме Ильиничне, зачем же! — возразил Арсений, и Андрей Михалыч не стал настаивать.

Час спустя Шустров застал на кухне всю лесохановскую семью. Серафима Ильинична прибирала стол, Лесоханов нянчился с дочерью; рядом Ленька тискал плоскогубцами игрушечный самосвал. Арсений приветствовал всех. Миновать кухню с раскрытой настежь дверью было неудобно, и он приткнулся у косяка.