Свидания в непогоду - [20]

— Сессия у нас скоро, Арсений Родионыч, — говорил он Шустрову, когда тот забирался в машину.

— Знакомо, знакомо, — отвечал Шустров. «Так вот они как учатся, заочники», — и ему невольно вспоминалось, с каким пренебреженьем относился он в институтские годы к студентам этой категории. Он хотел спросить Агеева, не надо ли в чем помочь, но воздержался, следуя привычке не спешить, когда в этом нет особой необходимости.

Убрав капот, ремонтники собирали на месте мотор передвижки, и с ними дядя Костя, шофёр с небритыми, поблескивающими сединой щеками. Годы покоробили старого водителя и тракториста, помнившего времена «фордзонов», — прошлись резцом по лицу, но молодость не сдавалась в сухопаром, вертком теле.

— А ну, мальчики, быстрей, быстрей! — кричал он с напускной строгостью на слесарей. — Бери этот конец, пропускай сюда! — И сам услужливо подавал одному провод, другому гаечный ключ.

«Мальчики» посмеивались. Острым тенорком выделялся среди них Миронов. Отношения с ним складывались у Шустрова неровно, и может быть, виной тому были незатейливые шутки слесаря.

— Товарищ инженер! — поднимал он над мотором лукаво-озабоченное лицо. — Гляньте-ка, не подключить ли сюда батарею — кабину обогревать. Как считаете?

Шустров подходил к машине, пристально всматривался в прищуренные глаза Миронова, мельком — внутрь мотора. Здесь-то, может быть, и уместно было признаться, что из всех автомашин ему более всего знакомо такси, а еще точнее — оконце таксометра. Но ведь и откровенностью надо распоряжаться умело, не унижая себя перед лицом возможной каверзы. Он отшучивался насколько мог или говорил неопределенно:

— Сейчас поздно об этом думать… — И, уже сердясь на себя и на Миронова, строго спрашивал дядю Костю: — Где у нас Петро пропадает? Почему не вижу его?

— А где ему быть, Арсений Родионыч? Должно, с агрегатом своим канителится.

Шустров шел в другой конец двора, и то ли чудилось ему, то ли вправду приглушенный тенорок догонял его:

— Привет, Шишкин!

Петра он, действительно, находил у ДТ с разбрасывателем удобрений или у кузнецов, которые изготовляли по его эскизам детали нового агрегата.

В кузнице пахло гарью, блики огня прыгали по закопченным стенам. У окна над столиком сутулился Петро. Рядом тяжело нависал молодой кузнец Тефтелев, прозванный за необыкновенный рост и могучие плечи Малюткой. Узловато связанными в суставах пальцами он играючи держал изогнутый, как картон, лист восьмимиллиметровой стали, говорил зевая, с растяжечкой:

— Че-эм, ска-ажи, лопата плоха?

— Не тот угол сгиба, понимаешь? — терпеливо растолковывал Петро. — В эскизе пятнадцать градусов, а у тебя все двадцать. Перестарался, Боря!

— Зато, смотри, краси-иво как, — тянул добродушно Тефтелев и улыбался кому-то, входившему в кузницу.

Петро поднимал голову и, завидев Шустрова, сейчас же втягивал ее в плечи.

Неторопливо — руки за спиной, в уголках губ твердая складка — Арсений подходил к столу, вертел в руках эскиз:

— Сам чертил?

— Андрей Михалыч помогал.

— Так. — Шустров внимательно оглядывал Петра: «Припухший какой-то, и глаза бегают…» Как понять такого? Можно ли ручаться, что он не приложил руку к складскому имуществу? Но пусть этим интересуется следствие. У него, Шустрова, свои обязанности. Он, конечно, понимает, что рационализация и изобретательство — вещи важные, однако в настоящую минуту Петро прежде всего монтажник и, следовательно, занимается не своим делом. Мысль была ясна, как дважды два, и Шустров спокойно, убежденный в своей правоте, растолковывал ее Петру.

От подглазий к широким скулам Петра расплывались малиновые пятна. Мигая потускневшими глазами, он говорил глухо:

— Это что же, по-вашему, чужое?

— И это нужно, не спорю. Но разбрасыватель до весны потерпит, а передвижка ждать не будет.

Петро сопел и, сунув в карман эскиз, уходил к передвижке. В такие минуты ему думалось, что лучше уж выслушивать попреки Евдокии, бражничать и рисковать работой, чем быть под началом человека, перед которым и без вины чувствуешь себя виноватым.

Догадываясь об этой неприязни слесаря, Шустров относил ее за счет своей взыскательности, но не жалел о ней. Раньше он много раз читал, слышал и сам говорил, что нужно уметь найти «ключик» к каждому человеку. По этой формуле, казавшейся неоспоримой и универсальной, получалось, что Земчин, например, нуждался в участии, дядя Костя — в добром товариществе; для Миронова годилась ответная шутка, для Петра — строгость. Но в приложении к жизни формула корежилась, ключики не лезли в замочные скважины. Каждый раз, направляясь в мастерские, Арсений говорил себе, что вот сейчас обязательно подсядет хотя бы к Миронову, приятельски поговорит с ним, и каждый раз, завидев слесаря, брезгливо настораживался и охладевал. «Ключики, сердца… Всё это — книжные выдумки», — утешал он себя.

Утешение не успокаивало, но и не уменьшало желания яснее определить свои отношения с механизаторами. Он заметил, что порознь они не казались ему теперь, как в первые дни, скроенными по одной мерке. Но как только люди собирались в мастерских вместе — странная метаморфоза происходила в поле его зрения. Он видел продубленные маслом полушубки, ватники с глянцевитыми, как кожа, бортами, чувствовал как бы дыхание одного организма, единой и неподатливой массы. И эта масса непонятно раздражала его — дерзостью реплик, концентрированным запахом пота и масла, даже грубоватым проявлением участия и дружбы. Совсем не такими виделись ему рабочие ребята там, в городе, когда по своим райкомовским обязанностям бывал он на каком-нибудь заводе. Что это — разные люди? Не может быть. Разные обстоятельства, разная обстановка? Возможно, так. Об этом следует подумать.