Свидания в непогоду - [11]

По крыше навеса сеется без передышки дождь. Односложно отвечая на вопросы товарищей, Петро глубоко затягивается сигареткой… Следователь ушел вчера, кажется, ни с чем, но Петро понимал, что подозрений его не рассеял, если не усилил, и Евдокию не успокоил. А всё, должно быть, потому, что загулял в ту ночь. И вчера тоже не сдержался — пошел, дружков разыскивать. «Кому, что хотел доказать этим? Только перед новым инженером оскандалился…»

— Ладно тебе, Петро; мало ли что бывает, — слышит он голос Миронова. — Ну, зашел следователь, познакомился, а ты уж и нос повесил.

— Закладывать надо поменьше, вот и вешать не будет, — говорит Михаленко.

— Поменьше — правильно, но при чем тут эта история? — отвечает ему Бутырский. — Верить-то надо человеку?

— Верить — само собой…

Петру приятно участие товарищей, но сейчас и перед ними он чувствует себя виноватым. Он бросает сигаретку, машинально притоптывает ее ногой.

— Верить? — переспрашивает он, очнувшись от своих мыслей. — В том-то и дело, ребята… Тут такой случай, что и сам я ничего не пойму. Такое, понимаете, самочувствие, будто и я замешан…

— Привет, Шишкин! Ты это что — всерьез?

Ремонтники недоуменно переглядываются. В глазах Алеши Михаленко яснее ясного читается: «Слышали? А я что говорил?»

Издали, от ворот, по цепочке доносятся голоса:

— Петро! Жигай! В контору!

Оправляя ватник, Петро тяжело выходит из-под навеса.

2

Рано проснулся в это первое свое снегиревское утро Шустров. Его разбудили тупые, нудные звуки, от которых хотелось поглубже зарыться в подушку. Преодолевая сон, он приподнялся; об оконное стекло тукали, взрываясь, дождевые капли. Немощный свет пробивался сквозь расплывы воды.

Ночь подменила Снегиревку: ту, нарядную, лунную, увела с собой, а снегиревцам оставила тусклый поселок. За окном всё посерело. Беспокойно метались и шумели деревья. Ветер безжалостно срывал с них последние летние одежды; как яркие, но уже никому не нужные лохмотья, они оцепенело стыли в лужах.

Времени было около восьми. Шустров умылся, сходил в столовую. Без удивления, как должное, отметил он, что за стойкой стоит другая буфетчица, — вчерашняя была таким же мимолетным видением, как лунный вечер, шелковистые облака. Словом, с миражами покончено, пора за работу. Плотно закусив, он направился в контору.

Почтенная женщина в очках, секретарша, сказала, что Яков Сергеич у себя в кабинете и Андрей Михалыч там же, просили зайти. Из соседней комнаты выглянула Нюра, светясь улыбкой:

— Уже?

— Никуда не денешься, — пошутил он. Ему показалось, что брови у нее удлинились, а губы словно припухли и были сочны, как мандариновые дольки.

— Это вы привезли нам непогоду? — спросила она с робкой кокетливостью. — Господи, а вчера-то какая прелесть была!

В диспетчерской зазвонил телефон.

— Несносный, — сказала Нюра и вернулась к себе.

Арсений вошел в кабинет управляющего. Иванченко сидел за столом. Против него, тесня локтем бумаги, дымил папиросой следователь. У окна нетерпеливо переминался Лесоханов. Еще один человек, пожилой, с аккуратным жиденьким пробором, стоял у стола; прижимая под мышкой папку, он подтягивал черные нарукавники.

— Климушкин Николай Никодимыч, — представился он Шустрову. — Рад приветствовать молодое пополнение!

— Присаживайтесь, Арсений Родионыч, — кивнул на стул Иванченко. — Заодно и о вашем хозяйстве поговорим.

Главный инженер шагнул от окна. Шустрову он показался таким же точно, как и вчера, когда выбрался из-под трактора: мешковатый, черный, в замызганном ватнике; на голове та же кепчонка, только надета как положено — козырьком вперед.

— Мы, пожалуй, пойдем, Яков Сергеич, дел по горло, — сказал он. — Прихожин-то, неровен час, нагрянет.

— Верно, верно, — согласился Иванченко. — Ну, ин ладно. Вы уж сами решайте с механизацией.

Пригласив с собой Шустрова, Лесоханов направился к выходу, но у двери остановился, взглянул на следователя.

— А насчет этого дела учтите, пожалуйста, мое мнение, — сказал он. — За наших людей я ручаюсь. За всех.

— Голову наотрез? — улыбнулся следователь.

— Не придется. Еще поносим, — весело отозвался Андрей Михалыч и потянул за рукав Шустрова.

Минуя приемную, они вошли в комнату, соседнюю с кабинетом управляющего. Два письменных стола — один против другого, шкаф, несколько синек по стенам да три стула составляли всю ее обстановку. Лесоханов снял ватник, повесил его на боковину шкафа. Расспрашивая Шустрова, как отдыхалось, он расчесал упрямо дыбившуюся шевелюру, по-домашнему подтянул штаны и сел за стол, что был покрупнее:

— Садитесь напротив, Арсений Родионыч, — ваше место.

Шустров снял шляпу, повесил плащ на другую сторону шкафа и, придвинувшись к своему столу, скрестил на нем руки. Роясь в папке с бумагами, Лесоханов продолжал:

— Не знаю, говорил ли вам Яков Сергеич, но с жильем у нас неважно. Новый дом будет готов к лету, не раньше.

— Говорил, — сказал Шустров, — Потерплю пока в приезжей.

— А то, хотите, ко мне перебирайтесь, — неуверенно предложил Андрей Михалыч. — У меня, правда, тоже тесновато… Но скоро теща уедет до весны — целая комната освободится.

Шустров поблагодарил. Лесоханов вынул из папки бумажку и, поглядывая в нее, стал рассказывать о механизации ферм в районе; получалось, что многое было уже сделано предшественником Шустрова, но и сделать предстояло не меньше.