Свидание в Самарре - [26]

За сегодняшний ужин, как сумели определить с первого взгляда почти все гости, клуб брал по два пятьдесят с человека. В клубе был назначен вечер танцев, поэтому приглашение на ужин получили все члены клуба. На ужин, подобный тому, какой давали Эммерманы, хозяйка могла договориться с управляющим подать гостям либо жареную курицу за доллар пятьдесят, либо жареную индейку за два доллара, либо филе миньон за два пятьдесят, и нынче подавали филе миньон. Денег у Эммерманов хватало, а положение их в Гиббсвилле было столь непрочным, что они были вынуждены угощать лучшим из меню. Сообразно с обычаем, Эммерманы не покупали вина и не платили за музыку. Подразумевалось, что мужчина, которому посылалось приглашение, явится на ужин с дамой. Холостяк, если он не был помолвлен, подтверждал получение приглашения своей визитной карточкой и тут же звонил хозяйке и спрашивал, чьим кавалером ему следует быть. Все было расписано в деталях заранее, причем хитроумнее, чем можно было бы ожидать. Среди девиц были «клуши», которых полагалось приглашать на многие приемы, и хозяйка знала, кого из мужчин ей надо просить сопровождать этих «клуш». Но в то же время каждая хозяйка понимала, что пользующемуся успехом привлекательному молодому человеку следует поручать эскортировать только пользующихся успехом привлекательных молодых девиц. Была и еще одна группа девиц — к ним принадлежала и сама Милл Эммерман — которые являлись на танцы обычно либо с супружеской четой, своими приятелями, либо с компанией из четырех — шести человек. Милл и подобные ей девицы могли сказать с точностью почти до фута, какое расстояние они пройдут в танце, и если это расстояние оказывалось длиннее предполагаемого, то они сами спрашивали себя, в чем дело. Ответ же обычно состоял в том, что какой-нибудь молодой муж, разозлившись на свою жену, хотел поведать об этом Милл, потому что она была «хороший товарищ». Все понимала. И не обижалась, когда ее бросали на полпути. Порой, конечно, на долю Милл и таких, как она, выпадали и настоящие неприятности, например, от кавалера, который выпил больше, чем следовало. Но какой бы косной ни казалась эта система, следует упомянуть несколько обстоятельств, говоривших в ее пользу: во-первых, к тому времени, когда девице исполнялось двадцать пять лет, она обычно была уже подготовлена, знала точно, что можно ждать от каждого танцевального вечера, на который шла. Лишь очень немногие из девиц, подобных Милл, отправлялись на вечер с глупой надеждой на то, что эти танцы будут чем-то отличаться от всех прежних. А среди кавалеров существовал один неписаный, молчаливый уговор: если гиббсвиллской девице из числа тех, что не пользовались успехом, удавалось заманить в клуб на танцы человека заезжего, то гиббсвиллские мужчины из кожи вон лезли, стараясь показать, что она у них нарасхват. В такой вечер каждый кавалер приглашал ее не раз, а по два раза, и в результате все «клуши», кроме уж самых неудачливых, выходили замуж за приезжих. А как только такая девица выходила замуж, те печальные времена, когда она считалась гадким утенком, разумеется, забывались и компенсировались тем, что в обществе она занимала место точно такое же, как и самые популярные из девиц. Но для этого нужен был брак, а не просто помолвка, и мужчина мог быть мерзавец из мерзавцев, глупым, дурно одетым, каким угодно, только не евреем. Да ни одна из гиббсвиллских девиц, принадлежавших к загородному клубу и Лантененго-стрит, и не могла бы выйти за еврея. Она бы не осмелилась.

К тому времени, когда молодой человек становился студентом колледжа, он четко знал, какое положение займет в клубной иерархии. Джулиан, например, уже много лет назад мог предсказать нынешний вечер: он будет сидеть за столом между хорошенькой девицей и «клушей». Привлекательным мужчинам или, по крайней мере, тем, кого в Гиббсвилле считали привлекательными, в обязанность вменялось ухаживать за «клушей», а в награду они получали возможность поухаживать за хорошенькой девицей. Хорошенькие девицы числом намного превосходили «клуш». Справа от Джулиана сидела Джин Огден, а слева — Констанс Уокер, которая танцевала всегда так, будто танец и есть вершина сексуального наслаждения, и состояла в дальнем родстве с Кэролайн.

В течение всего ужина мысли Джулиана то и дело возвращались к Кэролайн. Констанс, следуя уже давно переставшей быть забавной традиции, всегда называла Джулиана «кузен Джулиан» или просто «кузен». В перерыве между блюдами он пригласил Констанс на танец и в который уж раз подивился их с Кэролайн физическому сходству. Они были одного роста и одной комплекции, и приходилось согласиться, что у Констанс превосходная фигура. По его мнению, у нее было даже некоторое преимущество перед Кэролайн: он хуже знал ее, что ли. При ярком свете видно, вспомнил он, что у Кэролайн зад чуть висит. На левом бедре у нее оспинка, а вот есть ли след от прививки на бедре у Констанс, он не помнит, хоть и неоднократно видел ее в купальном костюме. Об этом он и думал, танцуя с Констанс, и вознамерился было уже спросить, делали ли ей прививку, как вдруг сообразил, что чересчур прижимает ее к себе и что она тоже чересчур и неспроста прижимается к нему. Ему стало стыдно и жаль Констанс. Мерзко так возбуждать девочку. И глупо самому так возбуждаться. Он медленно отстранился.