Светопреставление - [4]

Сверхскорость - это бегать вокруг дома и за каждым углом видеть свою жопу. Сверхжадность - пукнуть под одеялом и не дать никому понюхать. Сверхловкость - съезжать на заднице по бритве, и кричать "Ура!"

То был выход не столько во взрослую непристойность, сколько в детскую брань, как можно более изобретательную, но, увы, что-либо изобрести в этой области было явно им не под силу.

Дети хотели разведать меру дозволенного и свои пределы:

- Ты бы съел за сто рублей дохлую кошку?

Все более фантастические суммы вознаграждения и виды нечистот варьировались в таком опроснике:

- Зачем ты выпил все ведро помоев, ты же и без того победил?

- Да сопля попалась, никак перекусить не мог.

Самоутверждаться помогали анекдоты о немце, французе, американце и русском. Скандировалось:

Один американец

засунул в жопу палец

и вытащил оттуда

говна четыре пуда!

А о своем нараспев:

Как ты смел в такую пору

навалить такую гору?

Пережимали друг другу сонную артерию, падали на спину, широко разведя руки, на подставленные руки товарища - самая расхожая тренировка самообладания и проверка на верность, - на переменах в проходах между рядами парт валятся, как сноп, то один, то другой. Остальные заняты щелбанами, репанами по бритой башке, битьем "понатяжке" по чьему-то подвернувшемуся отставленному заду:

- Понатяжке бить не грех, полагается для всех! - сказал так, - и сам неуязвим: нечего задницу подставлять! Бдительность, хорошая память и быстрая реакция:

- Летит самолет...

- Крутой поворот!

- Едет машина...

- Без бензина!

- Висит торпеда...

- Бей соседа!

Была и особая порода, очень немногочисленная, отличников. Однажды я отобрал у одной нашей зубрилы и воображалы тетрадный листок - каково же было мое изумление, когда обнаружилось, что он весь исписан в столбик глупостями: только непосредственно за какой-нибудь "сракой" следовали "попа", "писька" и "какашки". Так случилось, что дома отец обнаружил у меня злосчастный словничок, которым я собирался дразнить отличницу, и вынудил признаться, что это написал я. Я, который знал в десять раз худшие слова. Да посмотрел бы на почерк! Но мне легче было взять вину на себя, чем продолжать разговор на эту тему. За плохие отметки, появившиеся позже, он обычно грозил отдать меня в ПТУ, чтоб я его не позорил, тогда же просто отчитал - посмотрел с презрением на свое семя, порвал бумажку и спустил ее в унитаз. Блаженны пострадавшие за други своя, но пережить такое унижение из-за какой-то зубрилы, полагающей ругательством слово "попа"!..

В те годы, чтобы приучить к станку, нас довольно часто водили на экскурсии на промышленные предприятия. То на молокозавод, где всем, кроме меня и еще нескольких, досталось мороженое (с годами привык, но из всех обид до сих пор эта самая горячая), то на птицефабрику, где всем выдали по инкубаторскому желтому цыпленку, умещавшемуся в детском кулаке, велели по пути домой подкармливать его слюной изо рта в клюв. Я так и делал всю обратную дорогу, но он все чах, глазки его мутились, и сразу за порогом квартиры он сдох - вероятно, от огорчения и холода. Впрочем, у всех сдохли в тот же день или на следующий - никому не удалось воспитать курицу. Даже в пионеры нас принимали на каком-то приборостроительном заводе у замасленных станков в обеденный перерыв. Рабочие тем временем пили молоко из бутылок и закусывали краюхами ржаного хлеба - "серого", так он звался в булочных. Мой отец, заглянувший в глаза голоду в военные и послевоенные годы, не признавал никакого, кроме белого. За год до снятия Хрущева белый хлеб исчез. Сливочное масло нам присылали в посылках дед с бабкой с Донбасса, а драгоценные белые булочки я получал в молочной кухне для новорожденной сестрицы - это была моя обязанность.

В нашем дворе из окошечка будки за конторой "Энергосбыта" изредка продавали муку - сколько-то в одни руки, - меня поднимали ночью отмечаться в очереди, а утром стоять в ней до победного послеобеденного конца. В этих утомительных очередях, среди криков и ругани, я выносил ненависть к "Хрущу", его химии и семилеткам, кукурузе и кукурузному хлебу (из всех его новшеств чего-то стоили, на мой взгляд, только хрустящие кукурузные хлопья в сахарной пудре) и потому предложил своему другу первых школьных лет Вовке Амударьяну написать и расклеить по городу листовки "Долой Хрущева!". Дело осложнялось тем, что у меня был совсем детский почерк, - рука моего друга была свободнее, но он испугался, что нас все равно поймают, и отказался участвовать. Как перед тем покупать "сонный порошок" в аптеке, а позднее становиться моряком (после переезда в Харьков его мать разрешала ему сделаться в будущем только судовым врачом, а для этого надо было уже сейчас приучать себя к мысли о поступлении в мединститут).

А ведь мы мечтали с ним о кругосветном плавании, о постройке яхты: если до тридцати лет не поплывем - все, жизнь потрачена впустую! Когда он болел, я приходил его проведать и экзаменовал на знание морской терминологии: что такое шхеры? Бак? Ют? Клюз? Кнехт? А фок-бом-брамсель? В классе он учился хорошо, а здесь не запоминал элементарных вещей - этак далеко не уплывешь. А если шторм и надо срочно гюйсы принайтовать?! Или же на озере на шлюпке идти в бейдевинд и галс сменить на несколько румбов!