Светлые поляны - [78]

— Нам с вами, Макар Дмитрич, надо меняться местами. Вы — туда, я — сюда. Не знаю, справлюсь ли я с колхозом, но то, что вы будете отличным директором, — ясно. Вы тут — я ведь деревню уже объехал и с родителями поговорил — как старшина в армии: и страх господний, и отец родной.

— Так ведь жизнь такая, Антон Антоныч, отцов-то родных немного… А поколение растет, как ты ни крути, приходится заниматься в свободное от колхоза время. Это ведь только неумен человек думает, что мальца главное — одеть, обуть да накормить, а там все само собой сделается. Все, мол, ручейки и реки текут в океан. В океан-то в океан, да смотря в чей. У нас ведь на земле еще не одно общее море-океан, чтобы открыть все запруды — теки, ручей, куда хошь, на погосте, на дне, стало быть, встретимся.

Потом Макар Блин провез директора по полям, показал поля, на которых работали ребята, заглянули и в сад.

— Вот здесь мои пираты порезвились: внесли в колхозную кассу расход в сумме двести шестьдесят один рубль восемь копеек…

— Неужели пакостили? — удивился Кожедеров.

— Нет, это я считаю убыток от приобретенных за счет колхоза путевок в пионерский лагерь…

— Да, расход большой, — покачал головой Кожедеров, так и не поняв, как все это может быть связано — сад — пионерский лагерь — путевки.

— Здесь мои пираты обошли меня, стреляного-перестрелянного воробья, на вороных… На вороных же я убегал и от гнева их родителей… Ну ладно, эта дилемма другого ракурса… А то, что они, уехав в пионерлагерь, не уехали, а занялись садом, — факт, как говорят древние греки — проблема нон симплекс! Понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю, но не разумею, — честно признался директор.

— Вместо отдыха и загорания на солнце они работали и принесли колхозу чистого дохода только в денежном исчислении пять тысяч девятьсот семьдесят рублей двадцать одну копейку! Понимаете, о чем я говорю?

— Вполне, но… но каким образом это все получилось?.. Расход, доход… Ведь у них были каникулы.

— А это получилось, дорогой человек, Антон Антоныч, образом живой любви к своей живой земле, — сказал Макар Блин, совсем заслонив своими словами от директора суть происшедшего.

— Ну, я думаю, колхоз в накладе не остался? — спросил директор.

— Я же вам зачитал: статья расхода — двести шестьдесят один рубль восемь копеек, статья дохода — пять тысяч девятьсот семьдесят рублей двадцать одна копейка!

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул директор, произведя в уме несложное арифметическое действие. — А я-то думал, что мои питомцы и в самом деле набедокурили… Вон «центровские» семиклассники за лето мост сожгли, два сада выломали и комхозовские парники порушили.

— Ну а я что говорил о речках в океане, — получил подтверждение своим прежним мыслям Макар Блин.

— Ну до свидания. В котором часу у вас правление-то будет заседать?

— Завтра… так, завтра, — полистал Макар Блин свой весь испещренный записями блокнот, — завтра вечерком, часиков в девять, потому как днем мы будем получать последнюю квитанцию…

— Еще раз до завтра.

— Будьте здоровы. Ждем.

Выехал с последним весом Иван Мазеин за Поцелуйку и остановился. Сказались старые фронтовые раны. Скрючило человека. Вылез из кабины, лег на траву и уже не мог больше подняться. Хорошо, что мимо проходила автолавка — подвезла до районной больницы.

Доложили о случившемся Макару Блину. Задумался председатель. И план охота первым в районе выполнить, и послать некого: все при деле.

Зашел в сад к Астахову, коротко обсказал положение. Особо не настаивал, ждал ответа.

— Ладно, — только и проговорил Астахов и, взяв шоферские права, заспешил к черневшей за мостком машине.

Витьке давно хотелось побывать на станции: сюда стекался хлеб всего района. Зерно на сушку уже пошло не валом, а выборочно, поэтому председатель дал согласие:

— Езжай, только будешь заместо грузчика!

Подхватив у подвернувшейся поварихи кусок холодного мяса и калач, Витька бросился догонять Астахова.

К ночи подморозило. Есть у зауральской природы такая чудинка: то в мае на цветущую черемуху снег упадет, и не поймешь, где цвет весны, а где цвет зимы, то августовскими ночами так захолодает, что впору вторые рамы в домах вставлять. Вот и сейчас от морозца разбитая колесами машин и телег дорога захрястла, а потом вмиг закаменела. Рулевая баранка билась в руках Астахова, но он словно этого и не замечал: то бесконечно курил и, прикуривая, по полминуты не смотрел на колею. Витька даже начинал волноваться — не засыпает ли? Но Астахов на тревожные взгляды Витьки улыбался: «Я что, какой я водитель против твоего отца!» И начинал рассказывать разные истории. Как ходили по Ладоге, держа дверку кабины открытой, правую ногу на акселераторе, а левую — на подножке, чтобы в самую последнюю секунду перед провалом машины под лед успеть выскочить, если, конечно, будет эта секунда в запасе.

— Понимаешь, крестьянин он, твой батя, по натуре. Да еще какой! Не жадный, нет, а хозяйственный. Помню, пошли мы с ним вместе на ладожское дно, он в кромешной темноте да в воде не только меня сумел из кабины вытолкнуть и на поверхность вытащить, но и сумку с энзе успел прихватить. «Не отдавать же, — говорит, — без боя рыбам «второй фронт», так тогда американскую тушенку величали.